Михаил Горбунов - К долинам, покоем объятым

Но сейчас, ранним-ранним утром, он молчит, и сквозь бремя веков ты видишь то, что было здесь до храма. Здесь стоял старый даже для того времени готический костел, было кладбище. Оно часто размывалось обрушивавшейся со склона паводковой водой, вокруг распространялся тяжелый запах гниения, и тогда окрестные жители засыпали известью обвалившиеся могилы… Это было совсем давно, но отсюда, со склона, на котором поставлен храм, ты чуть ли не с удивлением увидишь возвращающий тебя в современность туманный квадрат света, в котором бьет и бьет Вржидло. Протяженность нескольких веков еще живет в тебе странным знобящим холодком.

Ты проходишь мимо стеклянных стен, за которыми кипит рвущаяся из земли вода. Совсем рядом, в бетонных берегах, с шумом перекатывается по камням Тепла, на противоположной стороне, прямо вровень с бетонным берегом, над рекой нависают мрачноватые задние стены зданий. Сырой мягкий пар поднимается от реки, пахнет снеговой водой и водорослями. Вспоминается, как летом вдоль тянущихся по дну прядей травы выстраиваются навстречу течению и долго стоят, пошевеливая плавниками, вереницы рыб, форели — и обычной, плохо заметной в воде из-за невзрачного сероватого цвета, и совершенно диковинной — яркой оранжево-красной расцветки.

Но это видение мгновенно. По одному из многих перекинутых через реку мостиков, по узкому темному переулку ты выходишь прямо к Замковой башне, той самой, что осталась от крепости Карла, почти два века простоявшей над городом незаходящей тенью императора. Замок погиб в пожаре 1604 года вместе с большей частью всего города, осталась одна эта башня, в дальнейшем не однажды реконструированная. Но ее простая призматическая крыша, трехсторонняя галерея с арками, башенка в стиле того же барокко, уже хорошо видные в посветлевшем небе, все-таки дышат неподдельной стариной.

Когда-то башня главенствовала над городом, когда-то стража возвещала с нее о приближении и друга, и недруга… 13 сентября 1711 года пропели на Замковой башне фанфары, торжественно объявив истомившемуся в ожидании батальону императорских войск, прибывшим в Карлсбад по случаю знаменательного события обер-бургграфу Праги и наместнику Богемии графу Братиславу, императорскому посланнику при шведском дворе графу Ностицу, да и всем стекшимся к башне в большом возбуждении горожанам — о вступлении в город царя московского Петра Великого. Во главе многочисленной свиты, где были послы германский, польский, английский, прусский и ганноверский, он предстал перед городом, правитель далекой, огромной, удивившей мир военными победами, прорубившей окно в Европу России, кряжистый, рослый, в парадном мундире, в высоких ботфортах, приветственно поднявший треуголку, чтобы остаться, как потом в один голос будут говорить непредубежденные историки, не в летописях, а в сердцах народных… Да кто же мог ожидать, что русский владыка окажется простым, веселым, внимательным к нуждам горожан, живо интересующимся развитыми здесь ремеслами; невероятно, но он и сам мог держать в руках и кузнечный молот, и плотницкий топор, сам мог встать на кладку дома с мастерком, засучив рукава белой царской рубашки…

В позднейших перестройках города Замковая башня была как бы отодвинута в глубь квартала, ныне сплошь состоящего из магазинов и магазинчиков, и на нее не сразу обратишь внимание, но в это утро тебя почему-то будоражит карлсбадская даль с этим, тоже будто отдалившимся в века, контуром башни. По улочке, обычно, ввиду своего расположения между наиболее посещаемыми источниками, очень оживленной, тебе надо пройти к сооруженной Йозефом Зитеком Колоннаде. Улочка и сейчас, в рассветную пору, уже заполнена людьми, стекшимися со всех концов города, от всех курортов к шестому источнику, с легким горячим парком льющемуся из двух кранов в никелированную, в «ржавчине» карловарской соли, чашу. Медленные наклоны людских фигур с протянутыми за водой руками, приглушенная разноязыкая речь, тихое передвижение толп в разреженной мгле рассвета средь коринфских колонн. Многие пьют воду здесь же, у источника, не уходя из-под кровли портика. Не уходишь и ты, загипнотизированный текущей и текущей — сколько ж миллионов лет! — водой, ее горячим йодистым запахом, и взгляд твой совсем не случайно поднимается к укрепленной на стене бронзовой доске с отлитым текстом — на латыни и на чешском языке. В твоем настроении заполняется какая-то остававшаяся пустой частичка, будто ты нашел что-то, от чего и надо идти. Ну, конечно, как же ты не вспомнил о нем, о Богуславе Гасинштейнском из Лобковиц, чешском гуманисте, одном из первых и наиболее частых, как утверждают летописи, посетителей Карловых Вар. Тогда, в давние-давние времена, он как бы собрал рассыпанные в народе жемчужины предании и прославил Вржидло в оде, латинский текст которой был переведен на сорок два языка, — эта ода и отлита в бронзе…