Евгений Жидилов - Мы отстаивали Севастополь

На отчаянное сопротивление врага натолкнулся и третий батальон. Восьмая рота старшего лейтенанта Николая Степановича Титова остановилась под ураганным огнем вражеской пехоты, засевшей в кустах. Титов доложил Рудю:

— Товарищ капитан, передо мной не меньше батальона фашистов.

— Атаковать немедленно, — последовал ответ.

— Есть, атаковать!

Титов с политруком Говтанюком подняли роту. Но вскоре пришлось снова залечь. Выждав ослабления стрельбы, Титов повел роту вперед.

— Не отставать! Не отставать! — кричал он бойцам.

Моряки следовали за ним. Но вот командир упал. К нему подбежал краснофлотец Петр Проскурин. Он поднял офицера. Сквозь гимнастерку Титова обильно текла кровь.

— Политрук, оставайся за меня, — слабеющим голосом сказал лейтенант.

— Рота, слушай мою команду! — крикнул политрук Говтанюк. — Вперед, за Севастополь! — И в то же мгновение его сразила вражеская пуля. На смену ему вышел заместитель политрука Николай Ульянович Скобчинский. Бойцы вслед за ним лавиной двинулись на позиции врага. Фашисты не выдержали и отступили.

Надвигается вечер, а бой все не стихает. Противник бросает все новые силы против моряков.

— Товарищ командир бригады, — докладывает по телефону комиссар третьего батальона Модин, — капитан Рудь тяжело ранен, я вступил в командование батальоном.

— А как обстановка?

— Сложная... — Голос Модина прервался. Телефонная трубка не продувается. Где-то на линии обрыв...

— Дела у нас там неважные, — говорю я Ищенко. — Пойдем-ка в батальоны.

— Я только что собирался предложить это, — отвечает комиссар, — пойдем. [192]

Я направляюсь в третий батальон, Ищенко — во второй.

Бой гремит в седловине между высотами 92,1 и 107,2, в полутора километрах восточнее 30-й батареи. Там вздымаются к небу густые серо-коричневые клубы дыма. Навстречу нам несут на носилках, на руках раненых. Получившие более легкие ранения идут самостоятельно. Вид у бойцов усталый, изнуренный, кровь и пот струятся по лицам. Каждый несет на себе свое оружие и, кроме того, оружие погибшего товарища или трофейные автоматы.

Временами противник переносит огонь по окопам четвертого сектора, расположенным в районе 30-й батареи, рассчитывая, вероятно, парализовать наши огневые средства в глубине обороны. Но это ему не удается. Наши орудия и минометы бьют не переставая. Вся 22-я немецкая дивизия скована нашими действиями, и врагу в этот день не удалось осуществить свой замысел — выйти к Северной бухте. Почти все свои силы на этом участке немцы бросили против наших двух батальонов.

Старшего политрука Модина я застаю в окопе позади своей восьмой роты. Он отдает по телефону распоряжения об укреплении позиций на ночь. Увидев меня, Модин рассказывает о действиях батальона, вытирая вспотевшее лицо платком, который сразу становится черным. Старший политрук без фуражки. Волосы кажутся седыми от пыли. Порадовать меня он ничем не может. За несколько часов боя батальон потерял половину своего состава. Люди измотаны. Ранены командир батальона капитан Рудь и помощник начальника штаба старший лейтенант Георгий Павлович Преучель. Самоотверженно сражалась восьмая рота. Ее ряды тоже сильно поредели. Тяжело ранен командир роты Титов, погиб политрук Говтанюк. Теперь ротой командует заместитель политрука старшина 1-й статьи Скобчинский.

— Потери у нас большие, и особенно в вашем батальоне, — говорю я, — и все же задачу мы должны выполнить. Используйте ночь, чтобы подготовиться к новому наступлению.

— Постараюсь. Я ведь должен искупить свою вину.

— Какую вину?

Признаться, я уже успел забыть эту историю. Было это месяц назад. Модин провожал раненых бойцов на [193] теплоход. В связи с налетом вражеской авиации теплоход срочно снялся со швартовов, не успев высадить провожающих. Так комиссар батальона Модин оказался на Кавказе. С первой же оказией он вернулся в Севастополь. Старший политрук сильно переживал этот случай. Мы с Ехлаковым не сочли нужным наказывать его: ведь все получилось без злого умысла. К тому же Модин заверил, что искупит свою вину. В значительной мере он уже сделал это сегодня, выдержав со своим батальоном бешеный натиск противника.

Мы с Модиным идем в расположение восьмой роты. В сумерках немцы время от времени открывают бесприцельную стрельбу. К этой трескотне мы относимся равнодушно, не замечаем ее. Так не замечаешь вечерний бриз после дневного шторма.

Как всегда бывает в наступательном бою, морякам приходится воевать без укрытий. Местность открытая. Вместо окопов воронки, вырытые тяжелыми снарядами. В каждой — три — четыре человека. Сейчас моряки лопатками нагребают небольшие холмики на краях воронок вместо бруствера. Дно воронок очищают от камней и твердых комьев земли, чтобы удобнее было лежать. Кто покончил с этим делом, растянулись на выжженной траве. Наслаждаются вечерней прохладой. Слышен кашель: за день люди наглотались пыли и сажи.