Владимир Коваленко - Крылья Севастополя

Откровенно говоря, и меня сначала смущал его возраст. Я привык летать со своим сверстником Колей Астаховым [34] - до необузданности смелым летчиком, преисполненным молодого азарта. А как поведет себя Яковлев?

После первых же вылетов я убедился, что мои опасения совершенно напрасны. Это был летчик не просто опытный, а талантливый. Водил машину мастерски в любых условиях: ночью, в облаках, даже в ненастную ночную темень, когда воздушными потоками машину трепало, как бумажный кораблик, и по прыгающим стрелкам приборов трудно было определить, где небо, а где земля, и где проходит та черта горизонта, по которой в обычных условиях легко ориентируется пилот. Требовались и крепкая рука, и твердая воля, чтобы не растеряться, чтобы, как говорят летчики, чувствовать машину.

Константин Михайлович чувствовал ее очень тонко. Когда мы попадали в подобную перетряску, он обычно очень спокойно, словно между прочим, говорил:

- Следи за курсом, сынок.

- Есть, следить за курсом, дядя Костя, - в тон ему отвечал я.

Он полностью доверялся штурману - в навигационной прокладке, в поиске цели, в бомбометании, никогда не стремился подчеркнуть свое старшинство, больше того, ему, казалось, нравилось, что и я, и стрелок-радист Котелевский в полете называли его неуставным «дядя Костя». Капитаном Яковлевым он был лишь до той минуты, когда садился на пилотское сидение, защелкивал замки парашюта и своим хрипловатым негромким голосом говорил:

- Ну, пошли, орелики…

С этой минуты он становился «дядей Костей» и оставался им до той самой поры, когда после возвращения самолет, коснувшись воды, пробегал по бухте. Утихал мотор, и Яковлев, откинув фонарь кабины, неторопливо поднимался с сиденья, произнося неизменное:

- С прилетом, орелики…

- С благополучным возвращением, товарищ капитан, - отвечали мы.

Все полеты у нас действительно заканчивались без особых приключений. Только в первой декаде марта мы более тридцати раз ходили на ночные бомбоудары и ни разу не попались в лапы вражеских прожекторов, не привезли «домой» ни единой пробоины, ни разу не подвергались атакам ночных истребителей. В общем, нам везло.

А вот Астахову не повезло.

Как- то под вечер воздушная разведка донесла, что на [35] аэродроме Саки произвела посадку большая группа вражеских самолетов -несколько десятков бомбардировщиков. Было ясно - утром они обрушатся на Севастополь. Значит, необходимо предотвратить этот удар: за ночь вывести из строя как можно больше машин, привести в негодность взлетно-посадочную полосу. Всем экипажам было дано задание: бомбить Саки. Даже большие неповоротливые двухмоторные ГСТ{3} в эту ночь вылетали на бомбоудар.

Над бухтой вертелась настоящая «карусель»: одни самолеты взлетали, шли на задание, другие, отбомбившись, производили посадку. Посадочный прожектор вспыхивал непрерывно.

Было уже далеко за полночь, когда мы совершали свой третий вылет. Набрав нужную высоту, приближались к цели. Найти ее было несложно: между аэродромом и берегом моря виднелось озеро, служащее хорошим ориентиром, кроме того, на аэродроме все время взрывались бомбы, вспыхивали пожары, шарили по небу прожекторы, но, к счастью, схватить своими щупальцами самолет им не удавалось, зенитчики били, очевидно, по звуку моторов.

Прожектор - первый враг летчика. Стоит его лучу нащупать самолет, и он мгновенно ослепляет экипаж, кажется, что начинает опрокидываться небесный купол. В луче прожектора штурман не видит, что делается внизу и вокруг самолета, а пилот может даже потерять пространственную ориентировку и свалить машину в опасное положение. Не говорю уже о том, что освещенный самолет становится отличной мишенью для зенитчиков: они бьют прицельно, как днем.

Во избежание ослепления кабины пилота на наших самолетах оснащались черными задвижными шторками. Задернув их, можно было вести самолет по приборам, вслепую. Не знаю, кто как, а Константин Михайлович перед заходом на вражеский аэродром, где прожекторов всегда много, левую шторку задергивал обязательно.

Сделал он это и сейчас. Знакомое озерко медленно двигалось навстречу, левее курса самолета. Вот оно уже почти на траверзе. Я даю Яковлеву команду: «Разворот!» - и озерко, лучи прожекторов, Х-образная взлетно-посадочная полоса - все быстро поплыло вправо, навстречу нам. [36]

- Курс! - И самолет, вздрогнув, словно замер на месте. Даю небольшой доворот вправо. Линия угломера пролегла прямо по светлой букве «х».