Владимир Коваленко - Крылья Севастополя

- Я хотел бы поздравить вас с победой.

Тарасенко холодно взглянул пленному в глаза и отвернулся. Тот удивленно вскинул брови, спросил у переводчика:

- Почему русский летчик не подает мне руки?

- Скажи ему, - ответил, Николай Павлович, - что я коммунист, а он - фашист. Руки его обагрены кровью советских людей.

Пленный стал бормотать, что он не фашист, он - летчик-спортсмен. Но спесь с него уже слетела. Он еще что-то пробормотал, потом глянул на Акимова, снова - на Тарасенко и, обращаясь к переводчику, сказал: [32]

- Я нигде не встречал таких храбрых летчиков, как в России. Они умеют воевать.

У Акимова дрогнули плотно сжатые губы, он сделал шаг вперед, процедил сквозь зубы: «Гад!». Тарасенко торопливо схватил его за рукав. Немец отшатнулся. Перевод ему не потребовался.

После этой встречи пленный стал разговорчивее. Он охотно нарисовал схему своего аэродрома, показал места стоянок самолетов, рассказал, сколько и какие машины там базируются.

Через несколько часов, как только стемнело, наши самолеты отправились на «обработку» этого аэродрома. Бомбили непрерывно, всю ночь. И на следующую тоже.

После этого вражеский аэродром бездействовал несколько дней.

Испытание огнем

Теперь мы знаем: еще 18 декабря 1940 года Гитлер утвердил план «Барбаросса» - документ категоричный, в котором не проскальзывало и тени сомнения в гибели Советского Союза. «Германские вооруженные силы, - говорилось в нем, - должны быть готовы разбить Советскую Россию в ходе кратковременной кампании еще до того, как будет закончена война против Англии… Основные силы русских сухопутных войск, находящихся в Западной России, должны быть уничтожены в смелых операциях посредством глубокого, быстрого передвижения танковых клиньев. Отступление боеспособных войск противника на широкие просторы русской территории должно быть предотвращено.

Конечной целью операции является создание заградительного барьера против Азиатской России по общей линии Волга - Архангельск. Таким образом, в случае необходимости последний индустриальный район, оставшийся у русских на Урале, можно будет парализовать с помощью авиации».

Поход на Советский Союз Гитлер считал всего-навсего кратковременной кампанией. Все, казалось, было взвешено и учтено фашистским командованием. 190 дивизий, вооруженных, что называется, до зубов, тысячи танков, армады самолетов хлынули на нашу страну в расчете на скорую и легкую победу. [33]

Но эти расчеты опрокинули советский народ, его Красная Армия. На пути гитлеровцев непоколебимо стал Ленинград. Неприступной твердыней стояла Москва. Зимой сорок первого у стен нашей столицы враг получил удар, который начисто развеял миф о непобедимости его армии и от которого он так и не смог уже оправиться.

Насмерть стоял и гордый, легендарный Севастополь. За короткий срок его защитники отразили два бешеных штурма. В ноябре враг попытался захватить город с ходу, навалом, бросив на небольшой, в общем-то, участок все свои войска, ворвавшиеся в Крым. Севастополь выстоял.

В декабре фашисты предприняли новый яростный штурм. На главном направлении удара на каждом километре их фронта действовало до 50 орудий и множество минометов, самолеты в первый день наступления сбросили до 1500 бомб. От непрерывного гула содрогалась земля. Бешеный натиск продолжался много дней подряд. Но и этот декабрьский штурм тоже был отбит…

Что принесет с собой весна - первая военная весна?

Начало марта нас радовало. Хоть погода была и не очень устойчивая, но штормового ветра не было, и мы каждую ночь летали на бомбоудар по аэродромам и передовой линии врага. У всех было приподнятое настроение. Объяснялось оно не только успешными полетами. Это была пора наших добрых надежд: в марте ни на один день не прекращался натиск наших войск - и на Севастопольском направлении, и на Ак-Монайском перешейке. Враг оказывал яростное сопротивление, переходил в контратаки, но мы были уверены: как только чуть-чуть подсохнет земля, кончится распутица, наши войска с двух сторон начнут решительное наступление. Крым будет освобожден - иного исхода мы не представляли.

Летал я теперь не с Астаховым, а с «батей» - заместителем комэска капитаном К. М. Яковлевым. Константин Михайлович понравился мне сразу. Он был на добрых полтора десятка лет старше нас, молодых «летунов», и казался нам пожилым человеком, хотя было ему в ту пору всего 37. Молодость жестока, и кое-кто за глаза его именовал «дедом». Но «дед» оказался очень компанейским человеком: простым, каким-то даже домашним. Будучи и по возрасту, и по званию старшим в эскадрильи, он не только не подчеркивал этого, но как будто даже стеснялся своего старшинства.