Михаил Булавин - Боевой 19-й

Лазарь Моисеевич слушал, бросая быстрые взгляды на выступавших, и что-то записывал.

Речи были немногословными, деловыми.

Лазарь Моисеевич выступил последним-. Он напомнил коммунистам об их непрестанной связи с массами, о взаимопомощи отрядов и подразделений, о бдительности коммунистов и органов чрезвычайной комиссии, особенно во время боевых операций.

— Будьте зорки и мужественны! В нашем единении и сплоченности залог победы. Мы победим, товарищи!

После собрания коммунисты получили пароль, но перед уходом некоторые из них задерживались, искали своих товарищей, попутчиков и вели тихие разговоры.

Холодов подошел к Паршину и, взяв его за плечо, сказал с особенной теплотой:

-т Пойдем, Петр!

Это обращение тронуло Паршина, и он мягко ответил:

— Пойдем, дружище!

Они посмотрели друг на друга и улыбнулись.

На улице по-осеннему зябко. Над головой темное звёздное небо. До военкомата было недалеко, но, пока они дошли, их несколько раз останавливали патрули,

— Не 'дремлют. Хорошо, — заметил Холодов.

— А какая тишина!

— Тревожная тишина!

VII

В последнее время поступило много раненых, и Вера Быльникова бессменно находилась в госпитале*

— Сестрица, посидите, побудьте немножко со мной, мне так лучше, — просил кто-нибудь.

Вера безропотно садилась у изголовья. Раненый держал ее за руку крепко, будто боялся, что его кто-то оторвет.

Она смотрела в лицо больному и, когда оно улыбалось, радовалась в душе: значит, все хорошо, он уснет, а это лучшее из лекарств. Когда больной метался, начинал бредить, она не отходила от него, стараясь освободить от изнуряющих кошмаров и привести в сознание.

Работая постоянно в госпитале, которому она отдавала почти все свое время, Вера обрела уверенную и вместе с тем бесшумную походку. Она научилась разговаривать так, что все ее понимали и беспрекословно слушались.

За годы госпитальной работы перед нею прошло огромное количество раненых.

Наблюдая сегодня за командиром, посетившим рядового бойца Блинова, она была тронута. «Могло ли быть раньше, чтобы офицер пришел в госпиталь навестить солдата?» Нет, таких случаев она не помнит.

Известие о приближении к городу белых вызвало у Веры тревогу. Она слышала, что белые при занятии городов врываются в госпитали, ищут среди раненых коммунистов, красных командиров, матросов и пристреливают их. Какая дикость, какое зверство!

Мысли об этом не давали ей покоя.

Вечером она* нерешительно вошла в хирургический кабинет, ярко освещенный * электрической лампочкой.

За столом, уставленным стеклянными банками с ватой, бинтами, сверкающим никелем инструментария, сидел с газетой хирург Зимин. Он приподнял очки и, взметнув лохматые брови, взглянул на вошедшую.

— Что-нибудь случилось?

— Нет, Григорий Андреевич.

Он снял очки и, пододвинув стул, пригласил сесть.

— В последнее время вы заметно изменились, — сказал он сочувственно, — стали несколько замкнутой. Вам бы отдохнуть, да все вот недосуг нам. В госпитале давно работаете?

— В госпиталях, — подчеркнула она, — ив передвижных и в стационарных вот уже пять лет. В свою очередь я хочу спросить вас...

Она заглянула в его серые, бесхитростные глаза. Полгода она работала с ним и знала, что даже в то время, когда он чем-нибудь был недоволен, выражение добродушия не сходило с его лица. Много раз убеждалась Быльникова в его порядочности.

— С вами можно быть откровенной? — все-таки спросила она.

— Конечно. Только так..

— Меня с некоторых пор, — начала она, — в особенности с приближением белых, мучают серьезные вопросы. Как мы должны поступать и вести себя?

И она »не торопясь, подробно рассказала ему о своих думах. А он с большим вниманием слушал ее.

— Да-а, — вздохнул он глубоко и встал. — Война эта не такая, какою мы представляли себе войну вообще, в нашем обычном понимании. Эта война гражданская, классовая, война идей, борьбы за изменение системы политического строя в государстве, и здесь не может быть никакого мирного договора. Либо восторжествует новый строй, либо восторжествует реакция.

Он снова сел и, глядя на нее, продолжал: