Виктор Костевич - Подвиг Севастополя 1942. Готенланд

Вышло так, что в канцелярии мы простояли минут двадцать, дожидаясь, когда освободится новый, незнакомый нам писарь – бледный, длинноносый и ушастый старший ефрейтор в очках, которого офицеры при нас несколько раз называли Отто («Отто, принеси то, Отто, принеси это, Отто, перепиши так, Отто, запиши сяк»). Рассудив, что перед ним тезка, Браун последовал их примеру и, когда старший ефрейтор, наконец, обратил свой взор в нашу сторону, весело заявил:

– А теперь, Отто, ты займешься нами.

Давно я не видел столь сурового выражения лица. Если капитану Шёнеру для убийства понадобилась помощь вооруженного «люгером» Брандта, то этот тип был способен убить человека взглядом. Негодующе оглядев нашу компанию, он проскрипел голосом будущего доктора юриспруденции:

– Ежели вам угодно называть меня по фамилии, извольте говорить «господин Отто».

Произнеся эту фразу, заставившую проверенного в боях пулеметчика изумленно вытаращить глаза, старший ефрейтор встал и очень быстро удалился. И лишь спустя четверть часа, вернувшись и снова усевшись за стол, занялся нашими документами, что-то недовольно бурча и выискивая взглядом Брауна, который после случившегося предпочел оставаться на воздухе.

– Вот ведь индюк! – бормотал он на обратном пути, пробираясь под маскировочной сеткой, прикрывавшей ход сообщения. – Откуда мне знать, что у него такая идиотская фамилия? Нет чтоб объяснить по-человечески да посмеяться. «Извольте говорить…» Попадется он мне в тихом месте теплым вечером…

– Не подавай дурного примера молодежи, – предостерег его Дидье. – Что же касается этого чурбана, то, думаю, он развлекается этим лет примерно с пятнадцати.

– С момента, когда он обнаружил, что его не любят девчонки, – уточнил я.

– Так что предлагаю разойтись, – продолжил Хайнц, – а вечером, если Греф не загонит нас на службу, отметить счастливое возвращение и встречу старых друзей.

Но Греф, разумеется, загнал нас куда следовало и гораздо дальше. Весь день мы приучали пополнение к окопной жизни, занимаясь с ним шанцевыми работами, а потом до утра проторчали в секрете, удивляясь, насколько холодной может быть ночь после невыносимо жаркого дня. В результате выпить с Брауном удалось только на следующий вечер. Причем, к раздражению Отто, не в самом тесном кругу – не ко времени оказавшийся рядом Греф с удовольствием к нам присоединился.

– Рекомендую, – говорил он, – разливая по кружкам принесенное Брауном вино, красное с черным отливом. – Покупаем тут у одного татарина. Они сами вина не пьют, но делают совсем не плохо.

– Чтобы спаивать потом немецких гяуров, – предположил Дидье.

– Не надо так говорить, – встал Греф на защиту освобождаемых народов России. – Ведь мы тут меньше года. Следовательно, вино предназначалось не для нас, а для русских большевиков, а еще раньше – для царей и их слуг.

Хайнц задумчиво покачал головой.

– Довольно интересная коллизия, – заметил он. – Британские колонизаторы использовали крепкие напитки, чтобы в корыстных целях спаивать туземцев, а тут всё наоборот: туземцы спаивают колонизаторов. Вопрос: является ли это проявлением корыстолюбия, или же перед нами утонченная форма антиколониальной борьбы?

– За что будем пить, умник? – перебил его Браун, уставший держать в руке алюминиевую емкость.

– За диалектику, господин Отто, за диалектику, – объяснил ему я. Мы рассмеялись, в том числе и Греф, понятия не имевший, что означало обращение «господин Отто». Возможно, ему понравилась «диалектика». Как ни крути, Гегель – это понятие.

Мы осушили кружки. Вино приятно разлилось по жилам. Мне подумалось, причем не первый раз, что здесь, в условиях, в каких никто по доброй воле не окажется, поводов для радости находишь порою не меньше, чем в мирной жизни. Ты рад, что сегодня будешь спать, а не торчать в дозоре. Что бьющий в отдалении пулемет стреляет не по тебе, а гул пушек далек и не угрожает твоей безопасности. Что не проносится над головой строчащий бешено штурмовик, что не горит под ногами бензин и не стоят поблизости виселицы с саботажниками и лесными бандитами. И пьешь ты не мерзкую бурду вперемешку с песком, которая только символизирует кофе, а приличное татарское вино, и рядом с тобой друзья, а не капитан Шёнер или спесивый болван по фамилии Отто. И ты по-прежнему жив, и штурм, которого все ожидают, не начался, и если начнется, то начнется не завтра. А значит, у тебя, в отличие от Петера Линдберга или белобрысого пролетария, имени которого ты уже не узнаешь, еще будет шанс отведать вина. Татарского, русского или еврейского – какая, к чертям собачьим, разница? Не так уж мало, право слово.