Виктор Костевич - Подвиг Севастополя 1942. Готенланд

Оська квартировал в уютном доме с садом из абрикосовых и персиковых деревьев. На улице, отражая диск солнца лакированным черным бортом, стояла аккуратная, хотя и не новая «эмочка». Еще в калитке, предъявляя документы подтянутому красноармейцу, я услышал звуки радиоприемника. Радушная, быстроглазая и довольно стройная хозяйка, улыбнувшись карминовым ртом, провела меня через комнаты на веранду. Там я увидел троих.

За круглым столиком, напротив моего чернявого собрата Оськи Мермана расположился незнакомый мне светловолосый мужчина средних лет с капитанскими шпалами в петлицах и пугающим непосвященных нарукавным знаком – с мечом, серпом и молотом. Произведя в уме необходимое вычисление, я получил лейтенанта госбезопасности. Поодаль, опершись на перила, стоял розовощекий молодой человек с немножко изогнутым носиком и лейтенантскими кубиками. Его цепкий наметанный взгляд и те же самые, ненавистные врагам социализма знаки не оставляли сомнений – передо мной сержант госбезопасности.

Оська встал из-за стола и не без удовольствия меня представил:

– Мой старый товарищ, еще по гражданской. Старший политрук Земскис, недавно из СОРа.

Лейтенант госбезопасности тоже поднялся и протянул мне руку.

– Спасаевский.

Молодой человек дружелюбно кивнул головой.

– Козырев, Вениамин.

– Тоже из СОРа, – пояснил мне Мерман. – А мы тут, как видишь, слушаем сводки. И газеты читаем. Мда.

Содержание сводок мне было известно. Про Севастополь сегодня молчали, лишь сообщили утром о новом злодеянии фашистских варваров в поселке Учкуевка – случившемся, однако, две недели тому назад.

– Мда, – согласился с Мерманом Спасаевский. Сержант госбезопасности вздохнул.

Я их уныния не разделял. В том, что Севастополь пропал из сводок Совинформбюро, не было ничего удивительного. После вчерашнего ухода наших войск с плацдарма главное внимание уделялось другим, более важным теперь направлениям – Курскому, Белгородскому, Волочанскому. Война продолжалась там. А Севастополь сыграл свою роль, об этом вчера было сказано четко и недвусмысленно. Семь полностью разгромленных за последние двадцать пять дней немецких и три румынские дивизии, сто пятьдесят тысяч потерянных врагом солдат и офицеров, двести пятьдесят танков, двести пятьдесят орудий, триста самолетов… Даже если данные были чуть-чуть преувеличены, всякий, умеющий считать, легко бы сообразил – победителями в последней отчаянной схватке стали наш Черноморский флот и героическая Приморская армия.

Однако Мерман был настроен менее оптимистично, что тоже нисколько меня не удивило. За ним и в юности водились перепады настроений. Я не забыл, память у меня отличная. То он радостно возвещал Янкелю Меерзону: «Это наша с тобой революция!» – то вдруг недовольно бурчал из-за того, что конники Буденного, холера им в пуп, вынесли из дома его фатера всё, что не успели упереть белополяки и петлюровцы, а заодно перебили нагайкой левую руку двоюродной тетушке Хае. Спохватившись, со знанием дела объяснял: «Это же выходцы из реакционного казачества. Вчерашние прислужники царизма. С ними нам еще работать и работать».

Теперь, откладывая в сторону газету, Оська рассудительно проговорил:

– Пишут правильно и, конечно же, как всегда: массовый героизм, бойцы, командиры и раненые эвакуированы. Народу требуется вера. Но ведь на деле ситуация сложилась… чуть иначе. Страшно подумать, сколько там осталось наших людей, об этом в газетах не скажут. – Он задумчиво помолчал и сделал логический вывод: – А ведь кто-то из них завтра наверняка перебежит к фашистским оккупантам.

Спасаевский озабоченно кивнул.

– Верно оцениваешь ситуацию, Иосиф. Печально, но факт. Придется нам когда-нибудь подумать и об этом. И мне с Козыревым, и тебе, Ося. И вам, товарищ Земскис, тоже. Как старый опытный чекист вы должны…

Мне сделалось неловко. Я счел необходимым уточнить.

– Бывший чекист, товарищ лейтенант госбезопасности.

Спасаевский поднял палец.

– Чекист всегда остается чекистом, товарищ Земскис. И давайте попроще, без званий. Моя фамилия Спасаевский.

– Разумеется, товарищ Спасаевский.

Оська достал из портфеля бутылку красного вина, повертел ее в руках, показывая каждому этикетку, и ловко выдернул штопором пробку.

– Надо бы выпить. За встречу, за знакомство, за победу.

Спасаевский ответил «да» и вновь повернулся ко мне.

– Я слышал, – сказал он негромко, – с вами приключилась довольно неприятная история?