Виктор Костевич - Подвиг Севастополя 1942. Готенланд

Меликян, очень собою довольный, кивнул. Мимо пробежало человек пять красноармейцев. Заняв места чуть левее нас, они развернули на юг станкач и стали проворно долбить лопатами грунт.

– Раньше Рима, что ли? – усомнился Шевченко, одобрительно глядя на действия пулеметчиков. Щиток «максима» посверкивал на солнце, даря нам ощущение надежности и военно-полевого комфорта.

– Раньше, – ответил Старовольский. – В самом начале четвертого века.

– А Грузия, – не утерпел Меликян, – позже Армении.

– Да, позже, – согласился Старовольский. – На сколько-то лет… Или десятилетий, не помню точно.

– Позже! – довольно повторил Меликян, поднявши к небу указательный палец.

Вопрос о распространении христианской религии не на шутку озаботил бытовика. Немцы пока на нас не наступали – и даже не бомбили, сосредоточив все усилия в районе Малахова кургана и Суздальской, где бурой шапкой нависло огромное дымное облако.

– А мы, товарищ младший лейтенант, когда приняли? Еще в первом веке небось?

– Гораздо позже. В конце десятого. Слышал про князя Владимира?

Шевченко ухмыльнулся. Мухин повел плечом.

– Я в царских гимназиях не обучался.

Я тоже улыбнулся, вспомнив, что подобное слыхивал от Мухина и прежде. При том что Старовольский тоже не обучался в царских гимназиях, поскольку не вышел годами.

На севере прогремели разрывы. Сильные – но после недавних шампанстроевских они не впечатляли. В районе Инкермана тоже продолжало грохотать, не так сильно как вначале, но весьма и весьма ощутимо. Были там все же боеприпасы, были.

– Так вот, красноармеец Мухин, – продолжил младший лейтенант, – если бы ты слышал про князя Владимира, святого нашего и равноапостольного, то сейчас бы тебя весьма утешало, что лежишь ты на той земле, где после осады греческой крепости Херсонес крестился он и его дружина. И защищаешь колыбель русского христианства от…

Старовольский призадумался, и Мухин подсказал:

– Двуногих зверей.

– Пусть так. Осознал?

– Осознал, – не стал с ним спорить Мухин. – А фрицев когда покрестили?

– Это что-то изменит в твоем отношении к коварному и подлому врагу?

– Нет, но все-таки… Вот выходит, что от черножо… от этих вот, – он кивнул на Меликяна, – мы отстали, а от немцев?

– Прогрессивность, красноармеец Мухин, измеряется не временем приобщения к той или иной религии. Верно, Вардан?

– М-м, – неотчетливо ответил армянин.

– А по нашим временам, так скорее наоборот, – усмехнулся Старовольский, – прогрессивнее тот, кто скорее от религии отказался. Правда ведь, Алексей? Вот мы, первая в мире атеистическая нация. И самая при этом прогрессивная. Точно?

Я не мог не понять, что младший лейтенант издевается. Устал до невероятия и злится теперь на всё. Вплоть до того, что ставит под сомнение бесспорные достижения социалистического строительства. Мне, прямо скажем, последнее время тоже хотелось поставить кое-что под сомнение, но я себе подобного не позволял.

Гром на севере заметно ослаб. Подувший в нашу сторону ветер погнал по полю мохнатые и серые шары перекати-поля. Сквозь трескотню выстрелов стало пробиваться невнятное урчание, откуда-то спереди, оттуда, куда были направлены стволы наших винтовок.

– По местам, – негромко велел Старовольский.

Они показались минут через десять. Вынырнули из-за гребня и неторопливо поползли на нас, черные, постепенно увеличиваясь в размерах. Правый глаз заслезился от бившего с юга-запада солнца.

– Три, – сказал Шевченко.

– Еще два, – уточнил Меликян.

– Восемь, – подвел итог Мишка некоторое время спустя.

Между движущимися на нас коробками замелькали фигурки солдат. Пока они шли во весь рост, полагая, что перед ними пустота, что русские разбежались и что путь на Севастополь отсюда свободен. Я провел пальцем по спусковому крючку и поглядел на Шевченко. Он подмигнул и недобро ощерился.

Расстояние между нами и танками – или самоходками? – стремительно сокращалось. Глаз различал уже, даром что против солнца, смотревшие на нас короткие стволы, опускавшиеся и поднимавшиеся вместе с переваливавшимися на неровностях почвы приземистыми махинами. Следовавшая за ними пехота временами переходила на бег, стараясь не отставать. Некоторые постреливали из автоматов – то ли чтобы очистить пространство от возможных истребителей танков, то ли просто прощупывая местность. Наши гаубицы молчали. Молчали и мы. Слышанные прежде рассказы о том, как танки утюжат пехоту, мешались в голове со строчками наставлений по уничтожению германской бронетехники гранатами и бутылками с зажигательной смесью. Ни того ни другого у меня не имелось. И задача была иная – отсекать пехоту.