Виктор Костевич - Подвиг Севастополя 1942. Готенланд

После обеда, пристроившись у стены и вооружившись иглой, я пришивал нашивку на рукав. Ковырялся довольно долго. Нитка узлилась, настроение было поганым, в голову лезли мысли об инциденте с Гольденцвайгом. Дидье уже рассматривал в зеркальце ловко прилаженный новенький треугольник, а я не продвинулся и наполовину. Отто тоже справился быстро и удовлетворенно теребил резко выделявшийся на затасканной ткани черный знак с серебристым галунчиком.

Пришедшая с улицы Клавдия смотрела на нас с любопытством. Что-то шепнула матери, и та, пронося ведро, бросила взгляд в мою сторону. Я опустил глаза. Женщины понимали многое. В частности то, что звания присваивают за заслуги. И то, какие заслуги могут быть у солдата пехоты.

Командование заботилось о нас как никогда. Службой не донимало. Ни нарядов, ни караулов. Построение утром, поверка вечером. Прочее время – свободное. Если бы еще не таскать за собою винтовку. Опять же обещали девочек. Мобилизованных? Какая мне, впрочем, разница, я бы не пошел ни на каких. «Ты уверен, ефрейтор?» – спросил издевательски внутренний голос, но я заставил его замолчать.

Греф всячески нас ублажал. Добывал вина, обеспечивал пивом, привозил из соседней татарской деревни мясо, которое мы жарили на углях. Про недавний конфликт старались не вспоминать, но Отто порой становился задумчив. Дидье почти с ним не разговаривал. Перекинется словом, и всё.

Наш покой охраняли русские полицейские. Когда я, подняв свой китель, рассматривал, ровно ли сидит моя нашивка, двое как раз проходили мимо. Вид у них был весьма необычен. Обычно они таскались кто в чем – в гражданских пиджаках, русских военных рубахах, – тогда как на этих были черные мундиры. С высокими серыми обшлагами и серым воротом, пришитым к черным лацканам. Странное одеяние мне что-то напомнило, но я не сразу понял, что именно. Пока не сообразил, что передо мной переделанная униформа, от которой почти отказались в СС, перейдя на серую, более военную и вызывавшую, как следствие, большее почтение сограждан. Я подивился изобретательности властей. Они нашли куда приткнуть запасы ставшего ненужным барахла. Изыскали способ обмундировать толпы восточных коллаборантов. При этом сделали так, что благодаря небольшим изменениям эсэсовский мундир приобрел неузнаваемый вид – и русский полицейский не мог питать иллюзий насчет своего статуса. Я поделился мыслями с Дидье. Тот похихикал.

Вид нашивки вполне меня устроил. В любом случае, я бы не стал ничего переделывать. Нужно было чем-то заняться. Я вспомнил о полученном от Гизелы письме. Решил, что так и быть, прочту.

Судя по тексту, она любила и ждала. Упорная девчонка, кто бы мог подумать. Если даже слегка привирала, все равно это кое-что значило. Новостей в письме не содержалось, если не считать рассказа о женихе госпожи Кройцер. Он отыскался опять (я с трудом припомнил, что прежде мне сообщали о его таинственном исчезновении), и сестра госпожи Нагель переживала светлые минуты жизни.

Черт его знает, быть может, если я вернусь, мне действительно стоит держаться за Гизель? Она мне нравилась, я ей, похоже, тоже. Жениться, народить детей, пить кофе по утрам, ходить в ресторан по субботам и пятницам. При подобных мыслях в моей душе должно было разлиться некое тепло. Но ничего не разлилось. Абсолютно. Возможно, всё же стоило наведаться к девушкам, вспомнить, как это делают. И заодно убедиться в том, что так, как было с Гизель, не будет уже ни с кем. Хорошая, добрая, славная. Грудка опять же была ничего, не то что у тощей Клары.

Таисья копошилась на жалком своем огороде. Недовольно осматривала потоптанные грядки (благодарение Богу, не нами) и поливала скудные всходы ржавой водой из лейки. Обезумевшее солнце выжигало всё, надежды на урожай не оставалось. Появлявшиеся изредка помидоры моментально изыскивались и пожирались квартировавшими по соседству немцами. Опять же не нами, но Таисью, я так думаю, не интересовало, кем именно.

– Эй, Таисья, мать твою! – крикнул ей кто-то по-русски. Я пригляделся и увидел за невысокой оградой местного жителя, чернобородого старичка в пиджаке и рубашке с выпущенным на лацканы воротом. Приметивши мой взгляд, он улыбнулся, стащил с лысеющего черепа кепку и сноровисто поклонился. После чего опять, как и прежде крича, обратился к Таисье. Та с недовольным видом приблизилась к ограде. О чем они говорили, я разобрать не мог, в голосе Таисьи мне слышалось презрение. Дед горячился и что-то ей доказывал.