Виктор Костевич - Подвиг Севастополя 1942. Готенланд

Старшина поморщился и чуть заметно шевельнул ладонью. Автоматчики приблизились. Сидевшие рядом перебинтованные бойцы подняли головы и напряженно на меня уставились. Хотели посмотреть на ловлю диверсанта, но опасались, как бы от меня не пострадать. В сотне метров к югу разлетелись осколками мины.

– Покажь, – не обидевшись, распорядился лейтенант. Развернул побуревшую снизу книжечку, насупился и очень долго смотрел на фотокарточку. Захлопнул и, как-то сразу погрустнев, проговорил: – Красивый у тебя был товарищ, красноармеец Аверин. На, иди. Там вон ваши, возле кладбища копают. Вся дивизия. Под командованием старшего лейтенанта, не помню как его там… Если что, ссылайся на меня. Лейтенант Хромачев. Запомнил?

Маринкины бумаги убедили лейтенанта быстрее, чем мои. Ну да, конечно. Не станет же диверсант таскать с собою книжки убитых русских санитарок. Получилось так, что Маринка меня, быть может, спасла – уже после собственной смерти. А я ее даже не закопал. Трус.

Странно было, однако, что остатками дивизии командовал какой-то старший лейтенант. Неужели не осталось никого выше его по званию? Хотя бы капитан-лейтенант Сергеев?

Наши занимали оборону неподалеку от старого военного кладбища. «Наши», сказано не очень точно – в дивизии до штурма были тысячи человек, теперь же вместе с тыловиками оставались немногие сотни, и свое подразделение предстояло еще отыскать.

Мне повезло – я встретил старшину Лукьяненко. Он тут же меня узнал: «Где шлялся, политбоец хренов?» Я не знал, что сказать, а он и не ждал ответа. Только махнул рукой, показывая, где расположены остатки роты.

– Привет, – сказал мне запросто Старовольский, когда я нашел своих сидящими в густой траве и жующими концентрат рядом с недавно начатым окопом. Мне по-настоящему были рады. Мухин заявил:

– Мы-то думали, тебе кранты. Долго жить будешь, значит.

– Это точно, – авторитетно подтвердил Молдован. – Самая верная примета. Я тебе потом расскажу одну историю.

Мне нашли котелок, сунули в руки ложку, выдали хлеба, навалили каши и налили в кружку воды. После короткого артналета из-за подрубленного снарядом дерева вынырнул Мишка Шевченко. Как и прочие, черный, пыльный, тощий.

– Алешка, ты! Холера тебе в пуп!

Он уселся рядом и раскрутил свою фляжку. Я шепнул:

– Как вы тут? Что с ротой, батареей? Где Сергеев?

– Накрылась рота. И батарея накрылась. И дивизия вся накрылась. Сергеева вчера ранили, не очень сильно, но пока не боец.

– В Инкермане?

– Да нет, за бухту перевезли. Как раз машина шла на пристань. Ты-то как?

– Да так, как видишь.

– Ну и ладно. А мы тут загораем. Немца теперь триста сорок пятая держит и то, что от чапаевцев и морбригады осталось. Мы вроде как в резерве. Считай, в тылу. Укрепляем оборону. Быть может, передохнем денек, если фрицы не прорвутся.

Про Маринку Мишка не спросил. Он ведь не знал, что мы были вместе. А я не решился сказать. Вновь началась бомбежка, и нам пришлось укрываться в недорытых щелях. Я решил, что скажу потом. И отдам Старовольскому книжку.

Бой кипел в километре от нас, выло со всех сторон, но после прошедших дней нам и вправду казалось, что мы загораем в тылу. Приводили в порядок разрушенные траншеи, восстанавливали огневые точки, укрывались от носившихся всюду осколков. Не жизнь, малина, лучше не придумать. Я вспомнил свой первый севастопольский день, когда казалось, что мы с корабля прямиком угодили в пекло. Теперь то время представлялось невозможной почти идиллией.

Нас усилили ребятами из других подразделений, а также из другой дивизии. В роте появился красноармеец Меликян, высокий и тощий армянин с вытянутым худым и печальным лицом. Мишка Шевченко как человек любознательный при первой же возможности – а подвернулась она вечером, когда немцы прекратили атаки и ослабили артобстрел, – дружелюбно его спросил:

– А ты, друг, я вижу, совсем нерусский. Солнечный Азербайджан? Дагестан? Елдаш кзыласкер?

– Армения, – ответил Меликян, которого, кажется, звали Варданом. – По-нашему «товарищ» не «елдаш», а «энкер». А «красноармеец»…

– Знаю, брат, – перебил его Шевченко. – А вот ты, Алеха, в курсе, как будет «Красная Армия» по-армянски? Мотай на ус, пока я жив: «Кармир Банак».

Меликян удовлетворенно кивнул. Я улыбнулся. Мишкино тщеславие порой не знало границ, но всегда было по-своему симпатично.

Он протянул Вардану руку.

– Шевченко, Михаил. Не перепутай с Тарасом.