Виктор Костевич - Подвиг Севастополя 1942. Готенланд

– Ну и пусть себе тянется, – честно выразил общее мнение Греф.

2 июня 1942 года, вторник, двести пятнадцатый день обороны Севастополя

Вот и поехало, сказал себе я, услышав, как в один момент загрохотало по всему фронту – и не замолкло через десять минут, как бывало при обычном артналете. Началось, и долго теперь не кончится. Быть может, до самой смерти. Моей, Старовольского, Бергмана или кого другого.

И ведь ясно было, что начнется и что начнется именно сегодня. Весь вчерашний день происходило движение на нейтральной. Мелкие немецкие группы перемещались по кустарникам, прощупывали нашу оборону, пытались пробраться в тыл. Там и сям возникала перестрелка. «Нездоровая активность», – констатировал Бергман с видимым удовлетворением. Ожидание его утомило, как и прочих командиров.

Началось. Земля заходила ходуном, загудела, мы попрятались в блиндажи и щели, готовые выскочить сразу же, едва прекратится грохот. Но били не столько по позициям пехоты, сколько по предполагаемому расположению наших пушек. Нами займутся позднее. Через час, через два? Или раньше? А потом пойдет их пехота.

А у меня между тем был праздник. Неожиданный и тем более приятный. Жалко, обмыть было не с кем, да и не время. Как раз сейчас мой вестовой Сычев, не обращая внимания на поминутные сотрясения земли, присобачивал на петлицы моей гимнастерки новые защитного цвета шпалы, принесенные им из штаба вместе с приказом о присвоении мне звания капитан-лейтенанта – за считаные минуты до начала артподготовки. Я вырос в чине, и теперь на опорном пункте имелось целых три капитана, на одного больше, чем у писателя Каверина. Правда, назывались они по-разному – по-армейски, по-политсоставовски и по-флотски. Капитан Бергман, старший политрук Земскис и капитан-лейтенант Сергеев. Второй был недавно пониженный, а третий – как раз повышенный. Каждому свое, как говорили, если верить Шевченко, древние римляне.

– Вам как лучше сделать, товарищ капитан-лейтенант, – Сычев смаковал непривычные слова, словно бы звание присвоили не только мне, но и ему, – прямо или с наклончиком?

Черт его знает, как было лучше. Чужая пехотная форма, чужие знаки различия. Пусть сам разбирается, если не лень. Я же пока – в нарушение недавнего приказа – сидел в своем старом флотском кителе. Демаскировал, так сказать.

– По собственному вкусу, – ответил я Сычеву.

– Есть. А кубарики себе оставите, на память?

– А ты думал, тебе подарю?

– Я бы не отказался.

– Давай, заканчивай уже. А то сижу тут весь в черном, как на похоронах.

– Щас, петличку на место пришпандорю.

То и дело трещал телефонный аппарат. Из штаба обеспокоенно запрашивали, что у нас и как. Будто и так не ясно. Радовало, однако, что линия нигде не перебита. И с Бергманом есть связь, и со стрелковым полком, и с артиллерийским.

– Как в госпитале было? – спросил я Сычева. – Хорошо отдохнул?

Тот ухмыльнулся.

– Так себе, товарищ капитан-лейтенант. Сестричек мало, одни братовья, а с братовьев что за прок? Да и шамовка не ахти. Я у себя дома такое, бывало, едал…

– Зато шампанского попил, – съехидничал я, вспомнив, как мы вчера вечером пытались угостить шампанским другого нашего возвратившегося, Некрасова.

– Глаза б мои эти ссаки не видели. Всё, товарищ капитан-лейтенант, готово. Можете переоблачаться.

Я внутренне усмехнулся – «переоблачаться». Сычев нахватался разных слов от Шевченко, даром что его слегка недолюбливал, крестьянским своим умом подозревая в краснофлотце соперника, могущего занять его, сычевское, место. Не такое уж теплое, как может показаться, но которым Сычев, не любивший перемен, весьма и весьма дорожил. Шевченко же ему был вовсе не конкурент – я не видел Мишку в роли ординарца и при первой же возможности назначил командиром отделения, в надежде на дальнейший служебный рост. Зато Сычев, смышленый и смелый без дури сорокалетний мужичок из-под Вятки, был идеальным вестовым – толковым, надежным и без претензий. Я твердо решил, что не буду его менять, и пока он пребывал на излечении, обходился в хозяйстве собственными силами.

– Что ж, посмотрим, – сказал я и, натянув гимнастерку, заглянул в осколок зеркала над жестяным умывальником. Пальцем потрогал металлические прямоугольники, поймал краем глаза взгляды связистов. Протянул к Сычеву открытую ладонь.

– Давай кубари и бери автомат. Пойдем, поглядим, как там рота. Приподнимем боевой дух.