Борис Орлов - Судьба — солдатская

— Пуля врага вырвала из наших рядов славного боевого товарища и командира. Он прожил недолгую, но достойную ч е л о в е к а жизнь.

Буров делает паузу. Все склоняют головы. Молча смотрят на приоткрытое бледное лицо старшего сержанта. А Буров, оправившись от спазм в горле, снова говорит. Рассказывает, каким был в жизни Брехов, как героически вел он себя на УРе. И говорит он п р а в д у.

— Мы еще придем сюда, наш боевой товарищ и друг, — а голос Бурова дрожит, и по щекам его бегут скупые солдатские слезы. — Придем… Да, придем! Не век отступать будем… Мы все равно победим…

Чеботарев не может больше смотреть в остекленевшие глаза Бурова. Какое-то мгновение ему кажется, что он видит и эту победу, о которой говорит политрук, и то, как возвращаются все они сюда, чтобы почтить память однополчанина, и как вечно благодарные потомки склоняют головы над безымянными холмиками и братскими могилами, отмеченными обелисками, где спят вечным сном те, кто грудью защитил от смертельной опасности Родину… Чеботарев пытается увести взгляд от тела Брехова, вслушаться, что же дальше говорит политрук, но не может ни того ни другого. Глаза, будто скованные, а вяло работающий мозг продолжал рисовать картину грядущей победы. Петр не может вообразить всего пути к ней. Не может представить, когда и какою она будет… Лишь чей-то глубокий вздох приводит его в чувство, и в уши ему ударяет глухой, с надрывом голос Бурова. Чеботарев смотрит на политрука. Шепчет: «Верно: мы все равно вернемся сюда… поклониться тебе… Может, не я, не все, кто сейчас здесь, уцелеют… но кто-то…»

Буров под тяжестью горя весь сгорбился. Голос его перешел на шепот. Словно примиряя живых с мертвыми, он произносит:

— Земля родная да будь ему пухом! — И вдруг, неожиданно для всех распрямившись и оглядывая заплаканными глазами подавленно склонивших головы людей, с какой-то неестественной для него свирепостью и непреклонной решимостью выкрикивает, потрясая сжатым кулаком: — Смерть фашистским захватчикам! Смерть!

Чеботарев машинально за политруком шепчет с такой же свирепостью: «Смерть!» И другие шепчут. И Брехов, кажется Петру, шепчет. Лес, голубое небо, земля под ногами, могила — все шепчет страшную для немцев клятву: «Смерть!»

Буров глядит на закрытые глаза старшего сержанта. Глядит с минуту. Потом наклоняется над ним и прикрывает ему лицо.

Гремит салют из пистолетов: командир полка не разрешил салютовать из винтовок — экономит боеприпасы.

Под хлопки выстрелов и траурный марш, который играют музыканты негромко и замедленно, тело Брехова опускают в могилу… Бросают по горсти земли и отходят… Слышно, как она глухо бьет по не защищенному деревом, завернутому в плащ-палатку телу солдата… Командир полка грустный — не отходит от могилы. Рядом с ним, окаменев, стоит комиссар полка. Поблизости, уронив на могучую грудь голову, тяжело дышит Стародубов… Солдаты ставят в ногах могилы плоско затесанный вверху столб и начинают ее заваливать. Оркестр играет «Интернационал». Голоса труб сливаются в единую могучую мелодию, и Чеботарев сразу приходит в себя. Окинув коротким взглядом быстро работающих саперными лопатами солдат, он останавливает глаза на затесе столба с надписью:

«Старший сержант Брехов В. П. Июль 1941. Отомстим!»

С короткими привалами полк шел ночь, утро. Сделали привал, переждав жару, пошли дальше.

О немцах уже никто и не думал, когда головной дозор донес, что впереди по проселку на север едут немецкие мотоциклисты и пехота на машинах. Батальон Похлебкина принял боевой порядок. Подоспевший командир полка вытащил карту. Посматривая в нее, рассуждал вслух:

— Где же они могли пройти? Почему они впереди нас оказались?

Его пухлый палец скользил по карте. Похлебкин из-за его руки ничего не видел, но понимал, что положение складывалось тяжелое.

Карта подсказала: гитлеровцы проскочили или западнее — по Гдовской дороге на Ямм, или восточнее — через Струги Красные на Ляды. Ни то ни другое не утешало. Надо было принимать спешно решение. Остановившись на том, что, вероятнее всего, немцы опередили их, пройдя вдоль Псковского озера на север по Гдовскому шоссе, полковник решил вести полк северо-восточнее, лесом — к Плюссе, а там, переправившись через нее, идти болотами до соединения с отступившими к реке Луге частями.

Скучившись, сколько возможно, при усиленном походном охранении двинулись вперед. Спустились в долину Плюссы.

Вечерело.

По шаткому бревенчатому мосту переправились через реку и оказались в низинных заболоченных лесах. Настоящая тайга обступила их. Дорога кое-где переходила в топь. Под ногами пружинил мох, хлюпала вода. Люди еще шли, а автомашины с продовольствием и боеприпасами, обоз, артиллерия застревали через каждый километр-два пути. Приходилось тянуть все это через торфяное всасывающее месиво. У «эмки» командира полка кончился бензин. Можно было заправить ее из баков полуторок. Но полковник вылез из «эмки» и, приказав ее подорвать, пошел пешком. Шел и видел: люди выбиваются из сил. Тогда он решил повернуть правее и выйти на гряду, которая, судя по карте, проходила километрах в десяти отсюда.