Борис Орлов - Судьба — солдатская

Вечерело. Справа за отлогим холмом над березовой рощей повисло готовое провалиться в серую облачную пелену солнце, а слева, с того края деревни, от пруда, все еще доносился голос гармошки, которому вторили неторопливые девичьи голоса. Один голос, высокий, сильный, — его все время слышал Саша — принадлежал Мане, с которой он учился еще в школе. Девушке Саша нравился. Она полюбила его, и в редкие его наезды из Пскова они стали встречаться. Гуляли до утренней зорьки. Уйдя в поля, бродили по пустынным дорогам и тропкам. Забирались в стога сена и целовались там… Уходили в лес и… Маня ни о чем не жалела. Ей казалось, что Саша — ее, что он никогда не уйдет от нее. Но для Саши Маня являлась всего-навсего эпизодом в жизни: любить он не любил ее по-настоящему и никогда не вспоминал, уезжая из Залесья.

Когда на землю уже опустились сумерки, Саша подошел к дому. Забравшись через хлев в сарай, лег на полог и забылся в тяжелом сне.

…В эти дни колхоз убирал в лугах сено. Надежда Семеновна уходила на работу туда. И как-то Саша, когда мать ушла, сел на скамейку возле Вали.

Валя молча поглядела на Сашу. Старалась вспомнить название деревни, в которой стоял Петр (он говорил ей об этом в Пскове), и не могла. Но знала, деревня где-то тут, по шоссе. Наконец вспомнила и вдруг ощутила, как Сашина ладонь легла на ее руку. Руку она не отняла — только холодно поглядела ему в глаза. Все думала о Вешкине. Услышала тихий, вкрадчивый голос Саши:

— Вот видишь, судьба свела снова нас вместе. Ты вот спрашивала, не убежал ли я… Я хочу тебе все объяснить. Только ты не волнуйся… Тебе нельзя… волноваться. Я скажу обо всем как на духу, потому что… ты знаешь, я… тебя… — И вместо того чтобы сказать слово «люблю», он припал трясущимися губами к ее руке.

Валя закрыла глаза — горячие, гневные. Рука ее скользнула от губ Момойкина и спряталась под одеяло, ухватив и подтянув к горлу его край. А Саша — будто не заметил этого — продолжал говорить. Она слушала его и думала: «Говори, говори. Выговаривайся, шкура ты этакая, паразит несчастный. Выкормила тебя Советская власть, а напрасно…» Рассудив так о нем, она начала сравнивать его с Петром, с Федором. Ей представился немного озорной, всегда веселый и едкий на слово Закобуня. Увидела она и родного отца, людей, которых знала по работе и так… Увидела — и еще больше возненавидела Момойкина. И если бы не нога, то Валя, вероятно, поднялась бы сейчас и, отхлестав его по лицу, ушла.

— Вешки отсюда далеко? — спросила она, не дав ему доисповедаться.

— Вешки? — Саша даже растерялся, не уловив связи между ее вопросом и тем, что он ей говорил так долго и трудно. — Вешкино, а не Вешки. Это деревня. Не очень далеко она…

— Если я попрошу тебя, — стараясь быть с ним добрее, проговорила Валя, — сходишь туда? — А сама думала: такой ее тон, так высказанная просьба сломят Момойкина и он решит, что она его поняла, что отношение к нему у нее доброе, и выполнит просьбу.

Валя объяснила, что в Вешкине должен стоять Петр и что только через него она может узнать, что с ее матерью. Саша понял Валю по-своему: «Петр этот, солдатик, ей уже не нужен. — И вдруг сделал для себя открытие: — Не отвергла. Не отвергла меня, значит». А после этого сказал:

— Ради тебя, Валя, я хоть на край света схожу. Вешкино — это же пустяк, рукой подать… Как фамилия-то этого… красноармейца?

Она назвала фамилию Петра.

Саша встал, принес Вале кружку холодной кипяченой воды и только потом вышел из дому. Настроение у него поднялось. Заложив в рот два указательных пальца, он по-мальчишечьи озорно свистнул Трезора. Собака не появлялась. Обогнув дом, Саша вышел на проселок, ведущий к Вешкину. За пригорком, возле ржи, остановился. В нем взыграла вдруг ревность. «А на черта я к этому ее хахалю пойду?» — подумал он и сошел с дороги. Войдя в рожь поглубже, Саша утоптал место, разделся и лег, подставляя солнцу широкую, загоревшую уже спину. Лежал, как в яме. Ветерок не доходил. Уснул. Проснулся часа через три. Нещадно палило солнце. Саша поднялся. Вокруг было пустынно. Деревня, вытянувшись по косогору, как вымерла. Одевшись, он вышел на дорогу и направился к дому, огибая деревушку, чтобы не встречаться с людьми. У огорода к нему пристал, повиливая хвостом, Трезор.

— Где это ты болтаешься? — миролюбиво проговорил Саша и через огород пошел к дому.

Валя спала.

Саша стал есть. Валя проснулась. Лежала на спине, куда-то вверх устремив ввалившиеся глаза.

— Все болит? — спросил ее Саша.