Борис Орлов - Судьба — солдатская

Надежда Семеновна еще не вернулась из правления колхоза: там члены артели, собравшись, судили-рядили, как дальше жить — колхозом или еще по-другому как…

В тесной избе правления народу набилось много, пришли все. Кто бы и не пришел, да опасался, а как на это посмотрят люди. Еще скажут, новую власть поджидают. Были и такие, которые, направляясь на собрание, думали: не придешь, а там как начнут колхозное хозяйство делить! Останешься ни с чем. Основная же масса колхозников пришла совсем из других побуждений. Этим не выгодно было снова начинать жить по старинке — единолично. Все они до революции жили бедно, земли имели мало, да и та была неплодородная, помнили о нищете и вечной зависимости от «крепкого мужика», как они называли кулаков.

Опасаясь раздела хозяйства, они готовы были положить за колхоз головы и, если бы знали, что гитлеровцы самочин им простят, на горло бы наступили тем, кому колхоз был не нужен.

Вот эти две волны и схлестнулись в тесной комнатенке правления.

Сначала все молчали — кому в такое время охота начинать! Мужики — в деревне их осталось мало, потому что одни ушли в армию, другие кто куда, — курили, свертывая козьи ножки одна больше другой. Бабы грызли с остервенением семечки, которые завхоз артели принес из склада в большой жестяной бадье. Заместитель председателя артели нерешительно постукивал карандашом о край стола и все просил:

— Ну, дорогие товарищи колхозники или еще кто, не знаю, как теперь нас прозывать, предлагайте, как быть, — и смотрел виновато в тяжело уставившиеся на него глаза.

Наконец слово взял Захар Лукьянович, отец Мани. Мужик крепкий, работящий, он поднялся со скамьи, откашлялся, не прикрывая рта, и уставился в распахнутое окно на улицу.

— Об чем рядить-то? — натруждая голос, проронил он. — Мы, што ль, тут власть? Власть теперь их благородия немцев. Вот придут — и спроси у них, товарищ заместитель председателя: так, мол, и так, народу важно знать, каким порядком жить теперь?

После таких слов Захара Лукьяновича все разом загалдели. Бабы перестали лузгать семечки — сбросили шелуху с подолов на пол. Мужики как по команде прекратили курить — мяли ногами, растирая на полу, самокрутки. Все, и мужики и бабы, говорили, каждый свое. Разобрать было трудно. Потом, перекрывая галдеж, во всю глотку заорал колхозный сторож, сосед Захара Лукьяновича:

— Да за такие за слова Захару дать бы в харю. Меду ждет… Колхоз сохранить как бы, вот об чем речь вести надо нам. Она, новая-то власть, пришлая. Она побудет — да и была такова, уйдет. А нам жить надо. У нас наша власть есть, Советская. По Захару коли делать, так потом, когда вернется Красная Армия, в глаза друг другу не глянешь — стыд съест.

— Ты предлагай, предлагай! — прокричал сзади, от дверей, счетовод артели Опенкин. — Что демагогию-то разводить — наслышались. — И гвалт сразу стих.

— Какую ето такую демагогию? — посмотрев в недоумении на крикуна, заговорил оратор в примолкшую комнату. — Ето не демагогия, дорогой товарищ, а правда. Я правду говорю. Нашу землю спокон веку иноземщина топтала, а по ее не выходило, как народ несогласный под чужим ярмом ходить. Исторею знать следовало бы! — И сел.

Большинству явно понравились эти слова колхозного сторожа и то, как ловко он отпарировал крикуна.

Надежда Семеновна Момойкина, поблескивая жаркими глазами, соскочила со скамейки и, путаясь в словах, заговорила:

— А я так сужу: ждать новых властей хочется тому, кто хочет сесть на нашу, бабью шею. Вот, скажем, я. Кто я без артели? Меня всяк обидит без нее… Нет, от колхоза никак нельзя отказываться. По справедливости жить надо. — И рука ее лихо ткнула в сторону Захара Лукьяновича: — Ему что? У него полон дом рук. Он мужик. Ему и по старинке можно тянуть жизню. А вот если меня взять? С бабьими-то руками… Сама стара, сын инвалид, можно сказать…

— А ты что думала? — подскочил на скамье, рассвирепев, Захар Лукьянович, в котором вдруг заиграло желание выместить на ней тут, при людях, всю злобу за поруганную честь дочери. — Считаешь, век на тебя и на щенка твоего деревня хребет гнуть будет? Хватит! Кончились те-то времена. Вот теперь и будем по справедливости зачинать жить! — И садясь: — Не прикидывайся овечкой: все помнят, кому лизать ж… муженек подался. Нашлась проводница Советской власти.

Надежда Семеновна, будто поперхнувшись чем-то горьким, проглотила злые, беспощадные его слова. Из глаз брызнули слезы. Ничего не видя, толкаясь между скамьями, она заспешила к двери. Кто-то откровенно и с издевкой смеялся вслед, кто-то увещевал Захара Лукьяновича…