Сьон Сигурдссон: Скугга-Бальдур

Это была девчонка-подросток. Ее темные волосы дикой порослью спадали на плечи, кожа от грязи отекла и воспалилась. На девчонке не было ничего, кроме вонючего рваного мешка. На ее левую лодыжку было одето железное кольцо — таким способом она была прикована цепью к опорной балке гигантского судна, а по ее ужасному ложу можно было догадаться, какую пользу имел с нее экипаж. В руках она держала сверток, вцепившись в него мертвой хваткой, и не было никакой возможности его у нее отобрать.

— Абба… — выдохнула она так опустошенно, что народ содрогнулся.

И лучше объясниться она не могла, хоть и подступали к ней с расспросами. Спасателям сразу стало ясно, что она дурочка, а некоторым показалось, что была она еще и брюхатая. Девчонку вместе со свертком переправили на берег, в руки префектовой супруги. Там бедолагу накормили и дали два дня поспать в постели, а потом переодели в другую одежду и отправили в Рейкьявик.

В третье воскресенье июня, когда разгрузочная команда все еще трудилась на выгрузке бочек, мимо Рейкьянеса проследовало почтовое судно «Arktúrúx». Когда оно проплывало мимо останков «жировой» посудины, у поручней, дабы полюбоваться на лежащее на мели чудовище, столпились пассажиры. Жироразгрузчики, отвлекшись от своей работы, махали пассажирам. Те, только что чудом спасшиеся из трехдневной мерзкой штормяги на севере от Фарерских островов, вяло помахивали в ответ.

В толпе пассажиров находился высокий молодой человек. Его плечи укрывал шерстяной в коричневую клетку плед, на голове красовался темно-серый котелок, а в углу рта торчала длинная курительная трубка.

Это был Фридрик Б. Фридйоунссон.

Фридрик-травник набивает трубку и поглядывает на сверток. Тот лежит на комнатном столе — там, где только что стоял гроб. Что-то плотно замотано в черную парусину и накрест перевязано тройным шпагатом. Упаковка не растрепалась, хоть ей уже более семнадцати лет. Сверток по размерам сантиметров сорок в высоту, тридцать в длину и двадцать пять в ширину. Фридрик берет его в руки, подносит к уху и трясет: на вес фунтов десять, внутри ничего не перекатывается, ничего не бренчит — впрочем, как и раньше…

Фридрик опускает сверток на стол и идет на кухню. Сунув в печь спичку, подносит огонек к трубке и медленными уверенными потяжками раскуривает ее. Табак потрескивает. Фридрик глубоко затягивается первым дымком дня, и, выдыхая его, произносит:

— Умпх Аббы…

«Умпх» на языке Аббы могло означать так много: коробка, сундук, гроб, ящик или, например, шкатулка. Фридрик уже давненько догадывался о том, что хранил этот сверток, и частенько ощупывал его, но только сегодня в первый раз он сможет удовлетворить свое любопытство.

Дорожки Фридрика и Хавдис сошлись на третий день после его прибытия в Исландию. Возвращаясь тогда домой после обильного ужина и кофепития под стать Гаргантюа, а также долгих застольных песнопений у своего бывшего учителя, господина Г., Фридрик доверился своим ногам, и те очень скоро вывели его из Квосина [3] Исторический район Рейкьявика. за город, к югу от щебневой пустоши, к морю, где он бросился бежать по берегу, крича в светлую вечность: «Поклоняюсь тебе, океан — отраженье свободного духа!»

Дело было на Иванов день: на высоком стебле покачивалась муха, посвистывал зуек, а поверх травы тянулись лучи полярного ночного солнца.

Рейкьявик в те времена был так невелик, что крепконогому ходоку хватало получаса, чтобы обойти его весь кругом, и потому не прошло много времени, как Фридрик снова оказался на том же месте, с которого и начал свой вечерний променад — позади дома своего седовласого учителя господина Г. Из задних дверей дома как раз вышел сын кухарки, балансируя подносом со стоящей на нем жестяной кружкой с водой, картофельными очистками, кожицей от форели и раскрошенными кусочками хлеба — объедками от сегодняшнего пиршества.

Фридрик остановился, наблюдая, как паренек поднес все это к убогой, притулившейся сбоку к подсобным постройкам, сараюшке и, открыв там маленькое куриное оконце, осторожно просунул в него поднос. Из сарая послышалась возня, фырканье, стук и похрюкиванье. Парнишка поспешно отдернул руку, захлопнул оконце и повернул было обратно к дому, но натолкнулся на Фридрика, к тому времени уже зашедшего во двор.

— Кто это у вас там, датский купец? — Фридрик произнес это с той полушутливой небрежностью, какая обычно смягчает дурные вести.

Юнец, уставившись на Фридрика, как на лунного жителя из мемуаров барона Мюнхаузена, угрюмо пробурчал: