Сьон Сигурдссон - Скугга-Бальдур

Он так бы и сделал, не подбрось ему мирозданье эту неожиданную головоломку — одной светлой июньской ночью, в отвратительной сараюшке.

Дощечки укладываются в странную мозаику. То, что раньше казалось Фридрику непостижимой загадкой, теперь само управляет его руками. Похоже, эта головоломка обладает волшебным свойством разгадывать саму себя. Вроде и не думая, прикладывает человек одну дощечку к другой, и, как только их края соприкасаются, тут же паз одной дощечки впадает в самый паз другой, и уж невозможно отделить их друг от дружки. И так вперед и вперед, пока черно-голубые дощечки не образовывают дно, а черно-белые — стенки чего-то, смахивающего на длинное глубокое корыто — голубое и белое внутри и черное снаружи.

Внутри на дне появляется фраза: «Omnia mutantur — nihil interit». Фридрик горько усмехается: «Все изменяется, ничто не исчезает». Он и представить себе не мог, какой мастер-искусник мог пожаловать Хавдис это сокровище, да еще выбрать для нее цитату из самого Овидия.

С задов дома доносится мычание, и разгадыватель головоломки пробуждается от своих раздумий. Это мычит, требуя обслуживания, Криворога Вторая. Фридрик откладывает свое занятие и спешит в хлев. Он еще не привык к новому распорядку вещей в Брехке — о скотине обычно заботилась Абба.

Одной из обязанностей студентов Копенгагенского университета было сопровождение одиноких покойников до могилы. Этому безрадостному занятию сопутствовала плата в двадцать далеров, и Фридрик, как и любой человек, совестливо ее исполнял. А так как он был здорово помешан на книгах и в вечном долгу у книготорговца Хоста, то также с радостью ухватился и за предложение дежурить по ночам в городском морге. Там ему добавился еще один приработок — переводить для туповатого, но состоятельного студента-патологоанатома из Христиании статьи из иностранных медицинских журналов. Множество ночей просидел Фридрик у коптящей лампы, переводя на датский язык описания новейших способов удержания в нас, бедных человеках, жизни, а вокруг на столах лежали трупы, и не было им никакого спасения, несмотря на ободряющие вести об успехах электролечения.

Как-то в третьем номере журнала «London Hospital Reports» за 1866 год Фридрику попалась статья лондонского врача Д. Лэнгдона X. Дауна о классификации идиотов. В статье он попытался объяснить феномен, над которым многие давно ломали голову: отчего у белых женщин иногда рождались дефективные дети азиатского вида. По теории Д. Лэнгдона X. Дауна, потрясение или болезнь женщины в период беременности могли стать причиной преждевременного рождения ребенка. И такое преждевременное рождение могло случиться на каком угодно из хорошо известных девяти ступеней развития человеческого плода: рыба — ящерица — птица — собака — обезьяна — негр — монголоид — индеец — белый человек. В случае с рождением дефективных детей азиатского вида, преждевременные роды, по всей видимости, случались на седьмой ступени.

Другими словами, монголоидные дети доктора Дауна рождались, не пройдя последних стадий развития, и потому были обречены всю свою жизнь оставаться по-детски покорными и наивными. Впрочем и их, в точности как и других людей низших рас, можно было лаской и терпением научить многому полезному.

В Исландии от таких детей избавлялись при рождении.

В отличие от придурков другого сорта, по которым не сразу было видно, что они не дойдут до ума, даун-ребятенок был состряпан по иному рецепту, из другого — чуждого — сырья. Волосы у таких детей были толще и грубее, кожа дряблая и желтоватая, тело кубовидное, а глаза прорезаны наискось — будто щели на парусе. И тут уж очевидцы были ни к чему. Прежде чем такой дитенок успевал испустить свой первый крик, повитуха прикрывала ему и рот, и нос и возвращала его душонку в тот великий котел, откуда черпается вся людская особь. Дите, говорили, родилось бездыханным, и труп передавали в руки ближайшего священника. Тот свидетельствовал, какого оно было пола, хоронил бедолагу, и дело с концом.

Но бывало, что какой-нибудь из этих неудачных детишек все же выживал. Такое случалось чаще всего в забытых Богом захолустьях, где некому было вразумить матерей, полагавших, что совладают со своими дитятами, хоть и чудаковатыми. Ну а те, конечно, и пропадали, блуждая в неразумии своем: сеяли кости по горным дорогам, находились полуживыми на дальних выпасах, а иногда забредали прямехонько в житиё незнакомого им люда. А потому как бедолаги эти не ведали, кто они и с каких краев их принесло, то власти и приписывали их на тот двор, что стал концом их пути. Хозяевам эти «божьи послания» были к великой досаде, а все домочадцы почитали унизительным делить свое жилище с уродами.