Владимир Шинкарёв - Папуас из Гондураса

– А вот телезрители спрашивают нас: Можно ли прогнозировать индивидуальное человеческое будущее?

– Какое будущее, – растерянно говорит человек в белом халате.

– Может ли сам человек прогнозировать, в общих, конечно, чертах свое личное будущее?

– Нет! – отвечает ученный, подумав, – этого сделать нельзя! Вот пример: знал ли мой однокурсник Борис, бренькая в армейском туалете на гитаре, что в недалеком будущем он будет совещаться с Иоко Оно о путях развития рок-музыки? Нет, этого он не знал. Другой разительный пример. Вот, кстати, у меня для этого форография… (Находит в кармане и показывает телезрителям какую-то древнюю неразборчивую фотографию). Вот фотография маленького Мити. Вопрос: знал ли маленький Митя, что в будущем он станет знаменитым Дмитрием Ивановичем Менделеевым, автором периодической системы элементов? Нет, этого он не знал.

Валере делается почему-то жутко. Он тоже ставит себе какие-то непонятные вопросы: Знал ли Валера Марус, что… Мог ли кто-нибудь помыслить, что Валера Марус… А что?

Валера подходит к окну и с тоской смотрит: черный снег, ветер. Буранный сумрак.

Громадного калибра полная луна пролетела под черной прорубью в облаках.

Валере делается привычно одиноко, это бесконечное молчание, молчание или телевизор.

Он возвращается к телевизору и, переключив, с удивлением видит в пелене снега знакомое лицо Джакоба Кулакина: ведь телефильм-то ещё идет! Ну, слава Богу, это последняя серия.

Джакоб удивленно рассматривал веселых гренадеров и штатских, машущих какими-то флажочками и славящих свою царицу. Его схватил за плече и развернул на себя совершенно пьяный свирепый мещанин. Сквозь снег и темноту он принял серебряные пуговици на камзоле Джакоба за часть какой-то униформы, сорвал шляпу и полушутливо кланяясь, заорал:

– Молодцы, братцы! Покрошили, наконец, ферфлюхтеров, дай вам Бог, и матушка наша Елизавета… ура, мать вашу!

– Ура! – грянули вразнобой в мелькающих фонарях, – Гром победы, раздавайся! Веселися, храбрый росс!

Как влюбленный ошибается, пускаясь вдогонку за незнакомой женщиной, которую его ищущий взгляд принимает за влюбленную, так Джакоб бросился за многими прохожими; но, казалось, на этоу улице, где со времен Петра звучали десятки языков и толкались сотни черных шкиперов – Джакоб единственный иностранец, а Монтахью нигде; мы с ним остались вдвоем, если он лежит на дне Маркизовой лужи – и мне не уйти далеко.

Господи, смилуйся над всеми, кто в море сейчас, этой ночью. Вихри черного снега, ветер, бурный сумрак – вот ткань жизни этого города, а им все непочем! Беснуются, плачут, машут флажочками, все наполненно удивительной ледяной страстью.

Петербург: у-уу! Ожесточенный город.

В данном случае горожане радовались тому, что Фридрих, изнывающий за свой Берлин, как птица за гнездо, утратил все из короля Пруссии в рядового Бранденбургского курфюрста.

Внезапно Джакоб почувствовал словно удар в сердце: он был уверен, что это Монтахью проскакал там – третий, с двумя рослыми гренадерами – и были они молчаливыми, непохожи на остальных.

Сдешним жителям известно, что при полной луне мертвецы скачут на север.

Застонав, Джакоб отшатнулся в темный переулок или прожодной двор. Заехавши отдышаться или покемарить, возница зашевелился в развалинах.

– Что, барин, нагулялся?

– Который час?

– Эк, его! Да заполночь.

– Возница! Продай мне водки, прошу тебя… или поезжай, достань где-нибудь…

– Да ты не из неметчины ли?

– Нет, я шотландец… Ну, англичанин.

– Сейчас где достанешь, а продать могу. Пятнадцать целковых.

– Ты что, ошалел? Десять!

– Эх, барин… Десять когда было – до указа…

Джакоб заскрипел зубами, роясь в карманах.

– Возница! Бери ты все: эту шляпу, серебряные пуговицы Алана Брака… вот десять целковых… Дай горячей водки!

Возница взял деньги, шляпу, пуговицы, вздохнул и протянул Джакобу заткнутую тряпицей бутыль.

Ватага веселых молодцов, горланя своего храброго роса, ворвалась во двор.

– Вот ты где! – с недобрым удивлением гаркнул один из них, – Давай, батя, водку живее!

– На! Ищи, сукин сын, свою водку: нету у меня больше ничего.

– Ты как с бойцами разговариваешь? Мы тебя от куроцапов защитили.

– Вот, последнюю бутылку господину продал!

Гренадеры, как по команде, повернулись на Джакоба и стали примериваться к нему жадными взглядами.

– А и вправду, господин; да ты не куроцап ли, не ферфлюхтер?

– Как есть ферфлюхтер!