Стас Колокольников - Удивительное свойство моряков жить под водой

Наверняка женщина на завтрак глотала какие-то таблетки, другого объяснения её безумию не было. Я не сказал и десяти слов, как она вытолкала меня с черного хода.

На улице я долго не мог придти в себя. Мутило, как будто внутри гнила рыбья требуха. Прикидывая, как выбраться в город, я дошел до перекрестка, где стояли мусорные баки. Дальше жилья не было. И тут меня вытошнило от вони. У бачка копошился старик, я сразу узнал того безумца, испившего эликсир молодости. Старик тоже признал меня, он так и сказал, отрываясь от находок:

– Я знаю, кто ты такой, ты тот парень, которому эликсир молодости отшиб мозги.

– Точно, а ты тот самый старикан, которого эликсир чуть не вогнал в могилу. Ты единственный, кто помнит хозяина.

– Твоя половина у меня, – сказал старик.

– Это много? Хватит на поход к массажисту?

Старик сделал жест, показывающий, что он хочет обнять мир, а может постучаться в тысячу и одну дверь.

27

Много разных встреч, случайных и предполагаемых, происходит с человеком. Но в итоге оказывается, что их было всего две-три, после которых жизнь по-настоящему изменилась.

Старик подбрасывал в костер обломки мебели. Мы сидели под обрывом у реки и жарили на кленовых ветках дешевые сосиски, как заправские бродяги.

– Все кругом говорят, что человек теряет связь с природой. Он хочет жить долго, чуть ли не вечно, но делает всё наоборот. Что значит быть свободным? Это значит быть живым, радостным и голодным. Скажи, можно ли быть свободным за чужой счёт? Вот и я не могу быть свободным за твой счёт, и отдам тебе половину. Но я хочу увидеть, что будет с теми, кто продал душу за унитаз из слоновой кости. С теми, кто похоронил себя на мягком диване перед телевизором. Когда-то я работал контролером на железной дороге, видел разных людей, многие из них умерли, не дожив до пятидесяти. Мертвыми они ездили на работу и сидели на своих местах с такими лицами, словно мир за окном полит нечистотами. По-настоящему живых людей я встретил мало…

Старика было смешно слушать, я ничего не понимал, и развлекался от мысли, что жизнь ведёт себя так паскудно. Мне казалась, что это последняя вечеринка в моей жизни, ниже опускаться было некуда.

– О какой половине ты всё время твердишь? – вклинился я в паузу, вглядываясь в обезображенное морщинами и шрамами лицо старика.

– У меня не было детей, я прожил одинокую жизнь, – продолжал он, глядя на гаснущее пламя, – сейчас я ни о чем не жалею, но было время, когда казалось, что жизнь несправедлива со мной. Теперь я знаю, каждый получает то, что способен вынести отсюда. Здесь не даётся ничего лишнего. Сначала меня преследовал огонь. Бродягой я стал, потому что сгорел мой дом вместе с женой. Я потерял последнее, когда сгорел дом хозяина, где я находил приют эти три года. Теперь меня преследует вода, каждую ночь мне снится бушующий океан.

Сосиски были готовы. Жара стояла такая, что я разделся и осторожно окунулся у берега. Левее в метрах двадцати он был замусорен, как после глобальной катастрофы, из песка торчали ржавые обломки какой-то техники, колеса и гнутая металлическая дверь. Когда я вылез, у костра лежал старый кожаный чемодан, похожий на подстреленного сотню лет назад опоссума.

– Половина твоя, – сказал старик и открыл чемодан.

Сначала я не поверил в то, что увидел. Пока не наклонился и не пощупал. Это были деньги. Разрази меня гром, это был «уазик».

28

В баре было душно как в гробу, кондиционеры не работали, вместо знакомого бармена посетителей обслуживала выпендрежная красотка предбальзаковского возраста.

– Уехал? – спросил я о ёё предшественнике.

Она молча кивнула.

– На море?

Она кивнула точно так же, как в первый раз.

– А с кондиционерами чего?

Она лишь пожала плечами.

– Пиво то хоть холодное?

– Холодное.

– Чего такая неразговорчивая, малышка?

Малышка посмотрела так, что я вспотел лишний раз и поскорее убрался в дальний угол. А как она еще могла посмотреть? Видела она меня в первый раз, а после утренних посиделок со стариком я был похож на человека, который поставил на себе жирный крест.

В бар я заявился прямо со стариковских владений под обрывом. Не терпелось увидеть Игорька и рассказать о кожаном чемодане. Сотовой связью парень пользовался принципиально редко, считая, что телефон ущемляет свободу. Дома он не засиживался, телевизор не смотрел, не пил, не курил и, вообще, его единственным необъяснимым грешком было засиживаться допоздна в баре со мной и Рыжим.