Эдуард Беспяткин - Малиновый звон

– Каких красавцев к нам занесло. Ах, как мы их ждали. Как надеялись, что сам алкаш Беспяткин и склочник Якин посетят наш забытый уголок и своим присутствием скрасят убогость здешнего быта. С прибытием вас, сволочи! С прибытием!

Видит бог, я не хотел, но такое вот поведение старого развратника подвинуло меня на глупость.

– И мы рады видеть тебя, стократ премудрый Григорий, сибирский отморозок, блядь, Распутин. Твой след в истории России подобен следам спермы на лбу дешевой вокзальной проститутки. Мы счастливы послать вас на хуй, от лица всего прогрессивного человечества и от себя лично. И мы посылаем вас туда с полным осознанием важности момента и с несказанной радостью, тварь!

Ох, как нас пиздили черти… Ни словом сказать, ни пером помахать. Если вы когда-нибудь получали по еблу, забудьте. Так вы ещё по еблу не получали. И вряд ли когда получите. Я был там, я знаю. Мама родная! Потом свет потух. Сознание ушло в себя и долго не возвращалось.

Силой воли и глаз

Упавший за тысячу верст от Москвы.

– Измена! – кричали птицы.

– Измена! – ревели звери…

Очнулся я уже на нарах и подумал, что получить пизды два раза за один день – это многовато и, в принципе, не нужно. Но судьба имеет свои там принципы и планы. Так что нам пришлось с этим смириться.

А пробуждение моё было прекрасным. Прямо передо мной, в муторном больном тумане, проявлялось знакомое всем русским пацанам простое воронежское лицо.

– Хой, братан! – только и мог воскликнуть я.

– Поменьше пизди. Плох ты, Беспяткин, ещё, – ответил Юрик.

– Да хуйня. А помнишь «Титаник», бухло, футбол в два часа ночи?

– Футбол мы отменили, все в гавно были и темно к тому же.

– Да футбол отменили, но один хуй посидели люто.

– Согласен. Только как тебя сюда занесло?

– Да понимаешь, сука Лев Толстой какой-то канал открыл, пока мы за водкой ходили.

– Это хуёво. Я-то по правильному задвинулся, а вас силком затащили, значит будут заёбывать по полной программе. Я поначалу было в рай попал, но там есть такая гнида Пётр, так он интриги какие-то плёл и выперли меня из сада этого в бараки. А у Господа все мои кассеты есть, он их слушал. И ещё Высоцкого.

– А Окуджаву?

– Окуджаву как раз Пётр слушал. Но всё равно выгнали меня.

– А тут действительно плохо?

– Да как везде, жить можно.

Такие его слова меня слегка успокоили и я повнимательнее огляделся вокруг.

Обычная солдатская казарма, наспех выкрашенная в светло-зелёный цвет. Двухярусные нары (скрипучие, аж пиздец!) протянулись вдоль помещения. Тумбочки, блядь! И всю эту красоту освещали три одинокие лампочки Ильича, загаженные фантомными мухами.

На нарах сидели или лежали люди, чьи лица мне показались отчасти знакомыми. И вообще вся атмосфера была пронизана тяжёлой обреченностью, запахами лука и прилично заношенных носков. С верхнего яруса свесилась разноцветная голова Якина.

– Очнулся? Заебись. Беспяткин, а Юрик здесь мазу держит. В почёте, типа, – затараторил он.

– Федя, хорош гнать, ему еще хуёво, – оборвал его Хой.

– А где Грохотов? – спросил я.

– Он в лазарете, – ответил Якин. – Ему круто досталось, но и он двоих рогатых завалил. Теперь судить будут и ещё впаяют.

Журналист всегда должен оставаться журналистом и быть в курсе всех событий.

– А вот негра вашего хотят отправить в чёрные казармы, – сказал Хой.

– Зачем это? – удивился я.

– Для устранения расовых недоразумений. Тут и куклуксклановцы сидят и фашики.

– Да он нормальный негр, в принципе… – попытался возразить я.

Но тут к нам подбежал маленький остроносый разъебай с колючими глазками и затараторил что-то по-немецки. Он конвульсивно дергал руками в мою сторону и, по-моему, заводил сам себя.

– Это Геббельс, он не любит негров, – пояснил Хой поведение этого засранца.

– Пошел на хуй, сука! – крикнул я. Кровь ударила мне в голову, я попытался подняться, но не смог. Сильная боль прострелила меня вдоль и поперёк.

Нет, я тоже с неграми особо не братался, но и расистом никогда не был. А Зуаб вообще, встав на путь алкогольного исправления, оказался неплохим парнем. А эта мразь плюгавая, идеолог хуев, лезет со своими идеями, к человеку, у которого дед погиб, не дойдя до Берлина, чтобы обоссать колонны Рейхстага и покончить со Второй мировой войной навсегда.