Тимофей Вилкин - Бзик в кратком

С самого первого дня своей жизни, который, между прочим, случился поздней осенью, он уже умел разговаривать и производить в своей голове мозговой штурм со своими внутримозговыми друзьями. Первая мысль, которая посетила новорожденного Джона, состояла в желании выпить стакан апельсинового сока. Вторая – предлагала застрелиться. Это были две самые свободные мысли, которые можно было представить. Так просто и одновременно тонко чувствовать мир не умел ни один младенец. Стало очевидно (кому-то уж точно), что Картонов станет избранным. Великим космическим героем!

Уже в двенадцать лет он научился ходить! Это было невероятно. Мальчик встал и попрыгал, как лягушонок, а следом взял два старых веника, взмахнул и умудрился подняться над землей на пять или даже шесть сантиметров. Это было настоящее чудо. Дети показывали на него пальцем. Соседи фотографировали.

Увлечение психоделией у Джона началось очень рано. Виной всему стал рассказ, какого-то американского писателя про мальчика, периодически превращающегося в газонокосилку. Джон, наверное, тоже мог превратиться в инструмент по подстрижке газона, но он никогда не пробовал. Он любил превращаться в цветы, в качели. И когда он превращался в качели, любил катать свою бабушку. Он ценил свою бабушку, хоть и не всегда верил в ее натуральность. А вместе с ней Джон ценил и дедушку. Эти двое – единственные, кто с удовольствием доставали тетрадку с Джонниными записками (которую он привык не скрывать) и хотя бы делали вид, что читают. Может быть и не особо всматривались во все страницы многотомного дневника, но уж точно понимали, что все те буквы и цифры вовсе не хлопок воздуха. И даже не взрыв, прости всевышний. Это сама судьба. Это то, что нужно контролировать.

Быть музой – это не значит стоять, как вкопанный. Надо копать, помогать. Чтобы в конечном итоге вышла не канава, а колодец полный святой и чистой воды. У Джона была своя и очень хорошая муза. Каждое утро тех далеких месяцев юношеского максимализма муза подходила к его кровати, бережно поправляла одеяло и по-товарищески жала Картонову руку за его успехи. Сжимала так сильно, что и сейчас на правой руке у него видны маленькие шрамы. И, к сожалению, ни один раствор или же крем не сможет излечить когда-то праведную конечность.

Когда Джон подрос предприимчивый дедушка отправил его учиться в Таиланд. Там он познакомился с Каштаном Огибаловым, Николаем Абрамовым, Эдуардом Покровским и его племянником – Эдуардом Покровским-Третьим, а еще повстречался с Виктором Париковским, Леонидом Форсмажоровым и Сигизмундом Петровым. Они все отличные ребята и патриотичные люди. Кто-то умер за родину, кто-то случайно, но абсолютно все сделали это за идею. Теперь их стоит забыть. Неоправданные средства слишком навязчивы.

Кстати, Джон готов умереть за идею. За как будто бы свою. Другие идеи в основном были отвратительны для него. Жаль их не порезать ножом, не раздавить молотком, не плюнуть им в неказистое лицо.

Именно благодаря принципам верности одним взглядам и своему чертовски важному предназначению Картонов попал в космос. Во время прохождения тайландской учебы все учителя Щаолиня советовали ему стать маляром и начать во благо мирового культурообразования разрисовывать стены Ньюкасловских домов в зеленый цвет. Как только разрисовал одну поверхность, отправился бы к другой налаживать экспозицию. Своего рода путешествие. Но чхать Джону на путешествия, а уж тем более на приключения. Все это звучит ныне слишком задорно и крайне своеобразно. А вот путь Джона до корабля «Вафли-232» совершенно обычный. Тем он и привлекателен. Никаких тебе погонь, перестрелок, смертей семнадцатилетних мальчиков с голосом, как у Вуди Вудпекера. А самое важное в этом космическом пути вовсе не эмоция. Один лишь результат – вот что главное…

Корабль-цель был расположен в пустоте бесконечного космоса. Ни единого звука, но в ушах все равно слышится спэйс-рок.

Подлетев к «Вафлям» на расстояние сорока трех пуль, Джон заплакал. Он не был актером – фальшь была видна с первой секунды. Слезы разлетелись по всему скафандру, образуя в нем микроклимат, напоминающий грозовое явление. Островскому в своем литературном кружке и не снилась такая гроза. Слезно не потому, что кто-то умер или не было выхода. Просто так вытекает. Это словно бы молниеносная атака на сознание, напоминающее судорогу. И она мигом прошла. А корабль тем временем распахнул входной шлюз.

Джон Картонов перед совершением космического трансфера открыл бабушкин сундук, чтобы достать из него документ договора о создании новой звезды. Сундук – единственное, что напоминало Джону о семье на этом корабле. Дедушка специально его сюда приволок, чтобы он служил знаменем.