Тимофей Вилкин - Бзик в кратком

Пока мне все это думалось да казалось, мы вместе с Екатериной Павловной преодолели первый квартал совместной ходьбы. Так бы на работе эти самые кварталы незаметно перешагивать, но нет же. К слову, я сразу заметил, что «замша» куда-то торопилась. Обычно скользкие сапоги на внушительном каблуке не позволяли ей поспевать за моими бегущими домой ногами. Но в эту пятницу она прямо-таки, как олениха в поисках ягеля, неслась по заснеженным тротуарам следом за мной. Говорить она перестала, видимо почуяла в этом бессмысленность. Только слышались мне чуть позади приглушенные вздохи да охи и бесконечный снежный хруст.

Еще помню, подумал, что проблема во мне. Будто бы не «замша» стала быстрей в эту пятницу, а я сам замедлился. И ведь действительно могло так оказаться. Я этому даже успел найти какое-никакое объяснение. Просто в очередной раз в среду вышел на работу без подштанников, и температура -35 не смогла напугать. Лишь на рабочем месте я ощутил, как горят огнём икры и гудит причинное место. Бог с ними, с икрами, сами быстро оклемались, а вот в паху до сих пор неприятно зудело и метко покалывало. И в момент пятничного возвращения домой я, таки натянувший на себя термоштаны, тоже беспрерывно слышал болезненную пульсацию у себя между ног. Эта боль могла бы меня невзначай замедлить. Но все оказалось не так. Проходя мимо бронзового памятника Ленина, я подумал: «Везет старику, его бронза веками простоит, не шелохнется, не то что моя бессовестная и красная».

Вдалеке стал виднеться мясной ларек. Из себя он представлял небольшой белый вагончик, в котором пожилая женщина ненецкой наружности, опираясь на электрообогреватель, целыми днями торговала сырой олениной и может быть чем-то еще. Я туда не часто захаживал, поэтому об ассортименте говорить не возьмусь. В целом цивильнинько, как для пристанища традиционной кухни кочевого народа. Встреча с мясным ларьком стала для меня роковой. Именно это пытался показать хвост, скрючиваясь передо мной в ужасных судорогах, разбивая все картины, круша в щепки тяжеленный шкаф.

Из двери ларька, пригнувшись, вылезла мать в красной болоньевой курточке, за ней выпрыгнул ее ребенок – мальчик лет четырех, укутанный в огромный зеленый шарф из-за которого торчали лишь ноги в горных ботинках снизу и головеха в дурацкой шапке-ушанке сверху. Парнишка радостно подпрыгивал и кружился вокруг своей матери, которая пыталась, перекладывая наполненный пакет из одной руки в другую, надеть кожаные перчатки. Как вдруг парнишка обернулся в нашу сторону и быстро, как козлик, поскакал к нам навстречу. Тут то я уж допер, что преграждаю своим больным телом дорогу семейным узам Прокошевых. «Триганде». Свернул по тротуару правее, уступил место запыхавшейся бабушке, которая, кажется, успела за недолгий путь подвернуть ногу, и теперь заметно прихрамывала.

Екатерина Павловна чуть нагнулась и распахнула объятия для внучка. Тот нехотя в них вошел.

– Суслик, ой да, суслик, не замерз? – поинтересовалась «замша» у невинного дитя.

– Неа, ба, ты мне купила, о чем договаривались?

– Ах ты какой, негодник, сразу про подарки. Не гоже? Тут между прочим юноша с мой работы. Глянет, какой ты хитрый, сразу за подарками лезешь, подумает, чего не то…

– А, это твой пёс что ли?

Мальчик глядел на меня своими четырьмя глазами и лыбился во все свои без малого десять зубов. А я же просто хотел пройти мимо. Пролезть по узкому тротуару через выросшую из людской плоти, норковой шубы и зеленого шарфика гору тщеславия. Зайти в продуктовый магазин и купить парочку «дошираков» и молочный коктейль. Хотел быть может ужраться в усмерть можжевеловой настойкой, охлаждающейся у меня в холодильнике. Но нет. Меня назвали псом. Оскорбили так, как никто и никогда. Оскорбил ребенок. Повинное ныне дитя, у которого не было ни единого шанса сказать что-то иное или же просто промолчать, ведь его бабушка сука. Его бабушка – лицо своего еще несмышленого внука. Не повезло Суслику обзавестись таким хитрой, подлой мордой, которую сразу же приняли бы в моем дворе.

Я закипел как чайник, загудел как паровоз, хоть этого никто и не услышал. В общем то я и не хотел, чтобы кто-то почувствовал мое нетерпение. Я не Магомет-демонстратор и никогда им не был. В целом, я не сторонник ни одной религии. Если уж и хотелось, чтобы меня наградили амплуа, то я бы согласился именоваться «человеком дела» или стахановцем, если бы предстояла личная встреча с Владимиром Ильичом. И да, мам, да, пап, коверкаю я это понятие, которое вы оберегали во мне с пеленок, которое телами защищали и в восьмидесятые, и в девяностые, и в нулевые. Которым вы укрывали меня от проливного дождя на запутанных улицах. В каждом твоем поцелуе, мама, я прекрасно вижу то, что значит для тебя эти два слова: человек дела. В каждом кулинарном шедевре твоего приготовления, будь то салат «Подсолнух» или макароны по-флотски, я чувствовал значимость этого выражения. Ты словно бы подкармливала меня своей верой в будущее России. Отец, теперь о тебе. Пускай мы не так часто общались, лишь единожды вместе скатались на озеро порыбачить, хоть ты, как и я, любил изловить ротана покрупнее и обматерить его за внешнюю убогость. Я тебя боялся, и ты меня, кажется, тоже. Я ценю твои