Иван Валуев - Broadcast

– Готово! Ты истинный Бог Солнца! – сказал она, увлеченно рассматривая свое творение на мне.

Я едва не привстал от этих слов. Когда обычный человек для кого-то становится богом, сразу возникает чувство горечи. Она теряет голову, и мне еще проще уничтожить ее, чего я никогда не имел на душе и в уме. Я теперь смотрел на нее, как на хрустальный идол, отражающий идею любви, воссозданную из пепла сгоревшего феникса, среди кучи безжизненных тел…

Мы постарались отпечатать ее картину на ватмане, но краски быстро засыхали на мне, отчего часть краски осталась на ватмане вместе с моими волосами с груди. Было неприятно, но по особому неприятно, что я не обратил на это внимания с оттенком неприятия. Затем я приступил к ее телу. Посадив к себе спиной, я начал рисовать какую-то планету, которая легче всего выходила из моего пустого в тот момент воображения. Это была какая-то сине-зелено-желтая планета с фиолетовыми очертаниями и красным диагональным кольцом. Я бросил кисть и начал выдавливать акриловые краски на палитру, смешивая их руками, и перенося на ее тело в виде следов от когтей мифического тигра или дракона. Она и вправду походила на какую-то индийскую богиню, которая прибыла с другой цивилизации, покрытая по всему телу письменами мудрости и знаний для передачи их нам, обычным смертным, которым бы просто жрать и размножаться, а не вот это все…

Мы начали быстрее переносить наши задумки с тела на ватман. Картина начала принимать очертания полной бездарности наших талантов и отсутствия какого-то здравого смысла, да и больного тоже в принципе. Но это было что-то хотя бы для нас. Затем я вновь окунул свою руку в палитру красок уже непонятного цвета. Моя рука блестела невиданным сиянием красок и блеска, переливающегося под лучами дневного солнца. Мне захотелось измазать ее ладони, чтобы мы оставили отпечатки наших и без того совсем не ровных рук. И тут я едва не кончил на тот же ватман, неподалеку от остановки ее флюидов по дороге к удовольствию от процесса. Пока я тер наши ладони, я ощутил что-то особенное. Мне тяжело передать эти ощущения, но они схожи с тем, что мы чувствуем в детстве, когда пробуем что-то новое и неизвестное для нас, или в подростковом возрасте у меня были похожие ощущения, когда я впервые принес удовольствие девушке орально. Тогда она кончила, сжимая мою голову своими нежными бедрами, покрытые резкой дрожью оргазма.

Снова кисть оказалась у нее, и теперь на моей спине что-то вырисовывалось. Когда она закончила, я сразу лег на том же месте на ватман, чтобы отпечатать на нем очередной рисунок. Она сидела рядом недалеко от моей головы, и давила на мое тело с усердием реаниматора.

– Перекинь ногу на другую сторону, – говорю ей я, и она повинуется с потерянным взглядом, утопающим в страхе, оказываясь вагиной перед моим лицом.

Вся она вымокла до изнеможения, бедняжка. Ее вагина сочилась будто свеже выжатый лимон. Я бы лучше тут уже ничего не сделал. Процесс поглотил ее окончательно и безвозвратно. Но я попробовал нащупать языком клитор и она застонала.

– Так! Все! Нам нужно закончить! Вставай! – резко, и как-то ослаблено подорвалась она с меня с заметной слабостью в теле, которое говорило о ее сожалении…

Мы встали и взглянули – это было красивое зеленое дерево, похожее на многолетний дуб.

– Это что? – спросил я, стараясь не намекать на то, что я могу быть временами немножко дебилом.

– Это мудрость.

“Я и мудрость?!” – подумал я. Что-то из области никогда мной не признаваемого. Но я принял ее взгляд, возможно отчасти она была права насчет Бога и насчет мудрости. И мне было приятно слышать это и видеть. Под конец мы заполняли картину брызгами красок различных цветов, отпечатками наших рук, ног и полужопий, из которых мои были похожи на ватмане на легкие какого-то курильщика неизвестной космической дряни, а ее на два разделенный болью слабоумия полушария головного мозга. Мы рисовали и смеялись друг с друга, измазываясь в краске, как окончательно ополоумевшие люди. И это было красиво.

Мы несколько раз принимали душ, смывая засохшие куски краски с наших тел. Я помогал ей, а она завороженно наблюдала за тем, как отмываюсь я. Фиолетовая краска оставляла следы, как будто это синяки после ударов лозиной. Мочалка едва помогла все отмыть ценой собственной смерти. Помывшись, я отблагодарил ее вкусным ужином и не менее вкусным сексом, который забрал у нас всю ночь, пока мы не упали изнеможенные нашим настоящим, где одно мгновение стоило для меня больше, чем некоторые года моей жизни: я засыпал с теплым воспоминанием, как терлись наши руки под покровом краски божественных ощущений… А картину я оставил на полу, чтобы ночью господь мог заглянуть ко мне в комнату и увидеть то, что и нам было не под силу понять…