Антон Мухачёв - Запрещённые люди

Сосед разглядывает себя в зеркале. Позанимается чуток и бежит, любуется. Редкостный тип. На театральных подмостках был бы успешнее, чем в армии. Я говорю ему об этом, он по-китайски ругается – не любит вспоминать, из-за чего сюда влетел. Вот-вот, давлю я на рану, выступал бы в Пекинской опере, не сидел бы в Лефортовской.

Время подкрадывается к обеду. После упорных трудов и помывки в раковине чувствуешь себя живым человеком. Появляется желание творить, к чему-то приложиться, что-нибудь свернуть. Хочется просто жить. Но на восьми квадратах выбор дел невелик. До обеда полчаса, может, поваляться? Пока думал, уже лежу. Лень почуяла шанс и обвила тело липкими ручонками, намертво прижав его к матрасу. Шепчет: «Закрой глаза, вздремни…» Стоит поддаться, забыть на день о «движухе», – и вырваться из круглосуточной дремоты очень сложно. А может, действительно, поспать?

Вскакиваю рывком, включаю чайник. Спасение в кофе. В банный день лакомлюсь заварным, но сегодня растворимый. Что угодно, только не лежать!

Аромат достиг китайских ноздрей. Сосед засуетился, делает вид, что чем-то озабочен. Как назло, он тоже любитель кофеина. «Шкериться» в одиночку, как некоторые местные персонажи, не могу. Выдаю ему из золотого фонда порцию кофе. Он опять счастлив и показательно молится. Сидим, пьём. Тихо зазвучала китайская народная, я закрываю глаза. Как же меня всё достало!

Мгновение спустя я уже улыбаюсь. Китаец громко срыгнул и пролил на яйца кипяток, ожесточённо матерится по-русски.

Обед. Щедрый ФСИН разорился на кислые щи, пюре и кошачью рыбу. Мною введён режим профилактики заболеваний. Китаец лезет в «погреб» за чесноком. Я, как главный агроном, поднимаюсь в «оранжерею» с одноразовым ножом наперевес. Над телевизором – полка для ТВ. Задумка хорошая, исполнение для отчётности. Телик на полку не влазит, стоит под ней. Зато в «хате» есть чудесная антресоль, часть которой отведена под теплицу. В ней прорастает чеснок, почти черемша. Живая зелень радует глаз и для организма полезно.

Во время обеда стараюсь не замечать чавкающие звуки. Думаю о вечном.

После приёма пищи устраиваюсь на койке поудобнее. В руках – свежая пресса. Борюсь с тяжёлой головой, клонит в сон, но если сбить график и вздремнуть, то всю ночь буду гонять мысли о воле – хуже мучений нет. Спасает кофе или крепкий чай. Китаец моет полы.

Как и любое живое существо, мой сосед имеет определённые положительные качества. Он любит убираться. Свой фанатизм объясняет тем, что пока работает, не думает о тюрьме. Здесь принято убираться по очереди, но он так настаивал, что я не смог ему отказать. Полов у нас мало. Китаец моет и стены, и сантехнику, и кое-где дотягивается до потолка. Он оглядывается в поисках нечистот, не находит, грустно вздыхает и идёт спать до ужина. Тишина, время учёбы.

Я беру с полки учебники, словари, тетрадки и углубляюсь в инфинитивы, неправильные глаголы и прочую дребедень. С памятью у меня проблемы, друзья когда-то шутили, что я никого не сдам, потому как явки и пароли всё равно не помню. Чтобы как-то развить мозг, стал учить стихи. В результате вызубрил избранное Есенина, но на английские слова памяти так и не хватило. Ничего, времени предостаточно. Я обязан выйти из тюрьмы умнее, сильнее и, желательно, поскорее.

Вскоре опять гремит тележка, на этот раз с ужином. Заглядываю в меню – несъедобно ни при каких условиях. Сворачиваю свой университет, освобождаю парту китайцу и перебираюсь на кровать, прихватив пару бутербродов, чай и Достоевского. Сосед всеядный, и он со смаком уминает обе порции. Как в него всё это лезет? Прячусь от его чавканья в мрачную рефлексию XIX века.

То, что наступил вечер, я понимаю по тоскливым звукам от соседа. Концерт в нашей камере ежевечерне, репертуар ограничен, я единственный зритель. Но, зараза, хорошо поёт! Иногда ему аплодируют даже из-за дверей, хотя чаще стучат по металлу ключом и ругаются. После десятой песни о трудном социалистическом пути молодой китайской республики я настаиваю на изменении языка трансляции. Он без проблем переходит на «Катюшу», молодого казака и «Подмосковные вечера», правда, с жутким искажением ударений и слов. Но берёт за душу не столько голосом, сколько артистизмом. Китаец изображает и старого монаха, и юного красноармейца, он то «умирает», сражённый пулей, то извивается на полу весенним ручьём. Я наслаждаюсь зрелищем.

Вдруг он вскидывает руки и громко молится. После чего предлагает партию в шахматы. Я играю без ферзя, ему так интереснее.