Филипп Обретённый - Милые мальчики

– Утром, наверное, особенно, – сказал я. – Когда ты невыспавшийся, ненавидящий весь свет, едешь на учебу. Эта музыка слишком вежливая для утра.

Белый коридор, серая плитка, Федина квартира. Такая же светлая, как его кожа.

Я прохожу внутрь. Закрывается дверь. Снова поражаюсь тишиной, полной изолированностью от мира. Лишь панорама горящих вдалеке железнодорожных путей и НПЗ за окном. Похоже на звездное небо.

Здесь тепло и уютно. Чайник греется и сияет синим. Лампы на стенах разгоняют мрак и создают атмосферу дома. Играет эмбиент. И тишина за ним. Ничего более.

Он сделал мне и себе какао. Достал и разогрел блинчики (сам готовил; он прекрасно готовит, как я уже давно убедился), поставил на стол вишневое варенье и сметану. Я случайно плеснул воду на кожаную подставку для кружки и стал извиняться.

– Ничего, я все равно их бесплатно получил, – мягко улыбался Федя. – Вынес из H&M-а.

– Ого, это уже интересно, – усмехнулся я.

И наш разговор начался.

Мы знакомы с ним два года. Но виделись мы за это время не больше 5–6 раз. Федя всегда молчалив, загадочен, неизвестен. Он почти ничего не рассказывает о себе. Я знаю лишь, что он медик, что хочет стать патологоанатомом, что он фанат своего дела, что хотел бы переехать за границу и что, возможно, он тихий омут. Поэтому такие вещи, как кража подставок для кружек очень важны для меня: они несут что-то новое, приоткрывают завесу.

Разговаривая с Федей, я чувствую, что он как будто совсем другой, не я. И это интересно, потому что я хотел бы у него поучиться чему-нибудь.

– У меня последний месяц ужасно загружен, – сказал ему я. – Постоянно приходится бегать. Все рассчитано по часам: пары, репетиторство, диплом, чтение бесконечных списков, готовка, уборка и друзья напоследок. Все это постоянно сидит в голове и грузит. Особенно диплом, который стоит в сторонке, руки в боки, мол, ты когда за меня сядешь, пидор?

Федя улыбается.

– А у меня как-то всегда спокойно, размеренно. Я, наверное, с собой ношу спокойствие. Стараюсь не напрягаться.

И уже это! меня восхищает.

Мы говорим о Долане. Мне, несмотря на прекрасную форму, не понравились его два последних фильма из-за явного уклона в социальщину и банальность. Федя говорит, что для огромного количества поклонников Долана это неважно. Ксавье – мода, поэтому многие любят его потому, что это популярно и является показателем хорошего вкуса. Я бросаю мысль о том, что, возможно, проблема во мне, в том, что я эстетически отдалился от Долана, хотя обожал его раньше.

Говорим о музыке, о том, что глупо считать, что танцевать можно только под что-то веселое. Это гораздо интереснее, приятнее, «творческее» – двигаться под что-то медленное, сложное. Улавливать едва заметные изменения в настроении, в ритме, разных слоях композиции.

Говорим о болезнях. Федя отмечает, что болезни с точки зрения медицины полезны: они двигатели эволюции. Я согласен с ним.

– Но забавно, что совсем противоположная оценка болезни будет, если взять не все человечество, а масштаб одного человека, если объективное поменять на субъективное, – говорю я. – Все зависит от точки зрения.

Он согласен.

Мне нравится, что у нас нет споров. Под звуки музыки, играющей на видео с девочкой, бесконечно пишущей дневник в красках Хаяо Миядзаки, наши мнения мягко перетекают друг в друга. И это так расслабляет!

А потом я его фотографирую. У лампы на столе. У светильника над кроватью. Пытаюсь настроить свет, чтобы передать его красоту. Он весь тоненький, размеренный, изящный, нежный, но не женственный. Он словно персонаж какого-то красивого фильма о море, ветре и шумящей прибрежной траве, в которой прячутся птицы. Голубые глаза сияют под лампой, тени играют на симметричном, скуластом лице, широкие ладони с длинными пальцами скользят по стене и тянутся к светильнику.

– Явление святой контрацепции, – шутит он, намекая на форму лампочки.

Я смеюсь.

Он кажется мне одним из огней ночного города. Такой маленький теплый голубой огонек, которого боишься коснуться, чувствуя, что тот сразу же погаснет. Фотографировать его – одно удовольствие. Кажется, он немного привык ко мне: ведет себя более естественно, позирует. Я говорю ему об этом.

– Я не умею позировать, – улыбается Федя.

– А все же!

Его улыбка напоминает улыбку Джоконды. Неясная, но какая-то ангельская, безумно добрая и нежная. Голубая нежность – так бы мне хотелось описать его.

Смотрим фотографии. Федя продолжает улыбаться. Снова пьем чай. Пятый или шестой раз за этот вечер.