Владимир Ситников - Чёрный квадрат с махоньким просветом

Ариадна Никитична знала, что после этой истории начнут склонять училище. И ей достанется. И тут «объективка» была бы, конечно, лучше, чем хвалебная характеристика.

Но, вздохнув, подписала эту бумагу. От Кондратова просто так не отделаешься. Допечёт. Да и жалко было Антошку Зимина.

Поймав ниточку насчёт подсаженных в машину «случайных девчонок», следователь её не выпускал.

– Твой дружок считает, что взяли косметичку две незнакомых девчонки, которых вы подсаживали по дороге, – говорил он Антону, – или ты, потому что Скореву никогда было рыться в бардачке. Он был за рулём.

– Я ничего не брал, я сзади сидел, – повторил Антон. Было противно изворачиваться и не договаривать. Хотелось заплакать от бессилия.

– Выходит, не ту правду и не всю ты сказал, – настаивал следователь. – Так бы отделался двумя годами условно, а тут светит тебе солидный срок в колонии. Ведь только чистосердечное признание смягчает вину и позволяет изменить меру пресечения. А так дело «табак» у тебя.

– Ну как мне быть, если всё так было? – взмолился Антон, поняв, что и вправду светит ему страшное наказание.

– В серьёзную кашу ты угодил, – стращал следователь.

Выходит, он преступник. Не только на пленэр не попадёт, а ещё из училища его исключат и, конечно, опозорился он перед Николаем Осиповичем, а у матери сколько слёз будет. Он схватился за голову. Ужас, ужас! Но он не испытывал жалости к себе.

Он чувствовал вину, хотя вроде ни в чём не был виноват. Наверное, потому возникло это ощущение, что не всю правду сказал следователю. А правду нельзя было говорить, потому что это принесло бы больше вреда, чем пользы. Светка и Лерка попали бы в СИЗО. А если сказать, что, возможно, они взяли побрякушки госпожи Ситчихиной, то их посадят в колонию. А это невозможное дело, потому что колония сломает им жизнь. Там такие оторвы сидят. Антон смотрел по телевизору сериалы про тюрьму и представлял, какие там нравы. Чтобы его Светка оказалась там. Ни за что!

Избрал следователь меру пресечения – взятие под стражу. На той же полицейской машине вместе с Мишкой повезли их куда-то на окраину города в СИЗО. Антон окончательно понял, что не выпустят его и никакого пленэра ему не видать.

Вот и спрятавшиеся за каменным забором с кудрявой вьющейся проволокой по верху здание изолятора. В тюрьме он ни разу не бывал. За их спиной гулко и тяжко лязгали одна дверь за другой, обрезая надежду на то, что выпустят на волю. Вертушка пускала только в СИЗО. Так вот она какая зона! «Оставь надежду всяк сюда входящий», – вдруг всплыла в памяти у Антона строчка не то из стихотворения, не то из чьей-то заповеди.

Антон припомнил, что мимо этого изолятора, украшенного «колючкой» и «скворешниками» – будками часовых – проходил, не зная, что там внутри. А внутри железный лязг, угрюмые стены и такие же надзиратели, решётки из армированных прутьев.

Команда: руки за спину! Пошёл, – подстегнула его. Он – зек.

Теперь и в доме, где он жил с мамой, и в училище все будут знать, что он подследственный тюремщик, и поднялись в душе неуёмный стыд и тоска. Как непредсказуема, как коварна жизнь! Никогда ему такое в голову не приходило, что может очутиться за решёткой. Жизнь всегда ему казалась удачливой, светлой и весёлой. А тут…

О чём думал Мишка и как всё воспринимал, расспрашивать не хотелось да и к чему?

Вот и камера.

Мишка, как только захлопнулась за ними дверь, вдруг заорал на всю глотку.

– Менты проклятые! – и схватился за решётку.

Он слышал от сидельцев, что надо сразу заявить о себе какой ты крутой, а то начнут тебя шпынять, сделают шестёркой.

Антон не помнил, как зашёл, как указали ему место. Забившись на верхние нары тюремной кровати-шканки, он, растерянный и убитый, никак не мог прийти в себя, пока не принесли передачу от матери. Мама послала яблоки и записку: «Антошенька, береги себя. Даст бог, всё благополучно кончится. Не верю в то, что ты виноват».

Яблоки расхватали сидельцы. Ему осталось одно да и то с червоточиной. Мишка приберёг.

Мишку сходу прозвали гориллой. Уж слишком по-обезьяньи он бросался на решётку.

Для Антона оставил Николай Осипович письмо у следователя и тот отдал ему. «Не падай духом! Не так всё страшно. Я знаю хорошего адвоката. Она разберётся и поможет. А ты держись! Правда должна победить!»

Вроде обычные были слова, а они слегка оживили его. И он стал различать людей, находящихся в восьмиместной камере и от того, что Мишка Хаджи-Мурат находился тоже здесь, рядом с ним, было легче. Всё-таки свой, хоть и прощелыга.