Ирвин Уэлш - Клей

– Засуньте свою сраную школу себе в жопу! – сказал Джентльмен, выйдя из строя.

Из рядов раздались смех и улюлюканье. На самом деле все это ужасно походило на пантомиму в «Кингз» на Толлкросс, куда дядя Дональд водил нас посмотреть на Стэнли Бакстера и Ронни Корбет в «Золушке». Хильер попытался схватить его за руку, но Марти стряхнул его лапу и смерил взглядом. Тот приссал.

– Вот он, менталитет… вы видите! Нет, вы видите! – Блэки протянул руки в сторону Джента, который пошел уже к двери и показывает всем «V». – Вот он, менталитет… это то, против чего мы боремся! Мы пытаемся учить вас! Пытаемся учиииить… – вопит Блэки со сцены.

Джентльмен повернулся к сцене и заорал так, что чуть не ебнулся, раскачиваясь на носках:

– ИДИ ТЫ НАХУЙ, МУДАК! И ДЖИЗУСА СВОЕГО ЗАСУНЬ СЕБЕ В ЖОПУ!

– НОГИ ТВОЕЙ НЕ БУДЕТ В ЭТОЙ ШКОЛЕ! – взвыл Блэки.

Еще больше смеха и улюлюканья. Лучшего представления здесь еще никто не видел, точняк.

– Уж об этом не беспокойся, гондон! Здесь мне делать не хуй! – проорал Джентльмен, повернулся и вышел навсегда.

У девчонки по имени Маджори Филипс началась смеховая истерика, и она прикусила палец, чтобы остановиться. Билли и Карл чуть не плакали. Я говорю:

– Джентльмен не может быть школьником. Во всяком случае, после такого. – И все засмеялись, передавая шутку по рядам.

Круто!

Блэки продолжает что-то молоть, он уже совсем с катушек съехал, и Макдональд попросил его сесть. Нас отпустили. Вся школа только об этом и говорит, все чуть штаны не подмочили от смеха. Джентльмен все правильно сделал, этот урод Блэки полез не в свое дело. Это было не во время школьных занятий, не хуй было докапываться. Я так вообще считаю, что нас медалью нужно наградить, что мы выступили против этих уродов. Джентльмен все равно бы ушел из школы через месяц-другой, так что исключат его или нет – похуям. Повезло чуваку, что его приняли, через это он и из школы срыл. На работе никто не будет докапываться за то, что ты подрался на футболе. Здесь к нам относятся как к детям.

Вернувшись домой, я сходил для мамы в «чиппи». Вечером никуда не пошел, смотрел телик. По понедельникам мы всегда ходим в «чиппи», потому что мама работает уборщицей и в этот день моет допоздна, у нее не бывает времени приготовить ужин. Я взял рыбу, две маринованные луковицы, маринованное яйцо, ролл и бутылку коки, сижу смотрю новости. Только я закончил есть, в дверь постучали. Мама пошла открывать, послышались голоса. Ее высокий, их низкие.

Это копы. Жопой чую.

Это, наверно, насчет нашего старика. Наверно. Последний раз его видели где-то в Англии. В Бирмингеме или где-то вокруг.

Потом они вошли. Мама смотрит на меня, лицо белое от ужаса. Копы уставились на меня, пачки у них как из камня вырезаны.

Они пришли за мной.

Я не могу ничего сказать. Они пришли за мной, я ничего не могу говорить.

Мама плачет и защищает меня, но они говорят, что должны отвезти меня в участок.

– Это какая-то ошибка, мама. Там разберутся. Я мигом обернусь, – говорю.

Она смотрит на меня и качает головой. Видно, что ей очень больно.

– Правда, ма, – взмолился я.

Хуже всего, что она вспомнила про нож. Она все время упрашивала меня избавиться от него, и я сказал ей, пообещал, что выброшу.

– Пойдем, Эндрю, сынок, – сказал один из копов.

Я встал. Смотреть на мать нет сил. Шина гладит Кропли. Я пытаюсь подмигнуть ей, но она отводит глаза. Она делает это от стыда, как те детишки на утреннем собрании.

Один из копов, похоже, из правых, другой, правда, нормальный, пока мы спускаемся и садимся в машину, все говорит о футболе и все такое. Я, однако, стараюсь не трендеть слишком много, на случай если они пытаются меня разговорить, чтоб я по ошибке не сдал кого. Навстречу идет мистер Юарт в комбинезоне, с ящиком для инструмента. Он видит меня в машине, ускоряет шаг, но я не могу на него смотреть. Я понимаю, как все из-за меня обломаются.

Мы отъезжаем, и я даже рад, что он не успел вмешаться. Он бы постарался помочь, это точно, это бы только еще больше меня смутило. Копы, наверно, его даже не заметили.

По ощущениям – конец света.

В участке они заводят меня в комнату и оставляют одного. Здесь два оранжевых пластиковых стула, как в школе, стол с огнестойким покрытием и бледно-желтые стены. Я не знаю, сколько я здесь пробыл. Кажется, несколько часов. Все, что мне остается, это думать о субботнем вечере, о лице того парня, о Полмонте; о том, каким я был психом, что достал нож, дураком, что отдал его, и просто безумцем, что взял его обратно.