Ирвин Уэлш - Клей

Утро было противное, холодное, с Северного моря дул сильный ветер и плевался нам в лицо мокрым снегом и дождем. Священник, к счастью, не рассусоливал, и мы, дрожа, отправились на поминки, где нас ждали чай, пироги и выпивка.

На поминках Билли все качал головой и что-то бубнил себе под нос. Он еще не отошел от потрясения. Я беспокоился за него. Это был не Билли Биррелл. Выглядел он таким же, но куда-то подевались его сосредоточенность и подспудная сила. Как будто из него вынули батарейки. Билли всегда был столпом силы, и таким он мне не нравился. Ивон Лоусон, посмотрев на него, заплакала и взяла его за руку. Билли предстоял важный бой, а он пребывал в жесточайшем ахуе.

Я зажал между ладоней руку Сьюзен Голлоуэй и начал речь:

– Если что-нибудь… хоть что-нибудь…

И она улыбнулась одними только уставшими прозрачными глазами, как у ее сына, и сказала, что ничего, они с Шиной справятся.

Когда я пошел поссать, за мной в туалет пришел Билли и стал, запинаясь, рассказывать что-то про Дойла, а я, отупевший от горя и алкоголя, довольно смутно понимал, о чем это он.

Дойл пришел к Билли в клуб после тренировки. Ждал его у выхода.

– Я думал, – говорил Билли, указывая на шрам, – этого достаточно, и вот – снова-здорово. Я напрягся. Но он вроде был один. Он сказал, что знает, что я под Пауэром, и неприятностей не хочет, что просто ему нужно кое-чего узнать. И тут говорит: это ты с Голли к Полмонту приходил?

Но тогда, на похоронах, я даже слушать об этом не хотел. Мне уже хватило, ведь я привык думать только о себе. После Мюнхена все это казалось мне дерьмом, недостойным внимания, я как будто подвел черту тому периоду своей жизни, жизни в родном городе. Я хотел только похоронить друга и двигать дальше. Тот вечер, когда Голли прыгнул, был для меня прощальным, сразу после я собирался в Лондон.

Билли засунул руки глубоко в карманы и застыл в такой напряженной, неестественной для него позе, что это поразило меня больше, чем его рассказ. Обычно движения Билли были легкими, плавными и грациозными.

– Я ему говорю, а тебе какое дело? Дойл сказал, что Полмонт утверждает, что Голли пришел один, что с ним никого не было, что он просто хочет узнать, правда ли это.

– Меня там точно не было. В любом случае, – сказал Билли, глядя на меня, – если кто там и был, Полмонт не сдал его Дойлу.

– Ну и? – спросил я, стряхивая и засовывая в ширинку.

Говорю же, все это меня уже не интересовало. Полагаю, я все еще злился на Голли за то, что мне казалось проявлением эгоизма. Больше всего теперь меня заботила судьба Сьюзен и Шины; по мне, так все происходящее было ради них. А уж обсуждать гребаных дойлов с полмонтами мне уж точно не хотелось.

Билли почесал коротко остриженный затылок.

– Понимаешь, в чем дело, Дойлу-то я не сказал, что Голли звонил мне и спрашивал, не пойду ли я с ним навестить Полмонта. – Билли выпустил воздух из легких. – Я понял, что значит навестить . Я сказал ему, чтоб он оставил эту затею, сказал, что из-за этого задроты у нас уже было достаточно проблем.

Я не мог отвести глаз от Биллиного шрама, который оставила на нем дойловская бритва. Я его понимал, на фиг ему связываться, он готовился к важному бою. Думаю, Билли, так же как и я, хотел двигаться дальше.

– Я должен был постараться и отговорить его от этой затеи, Карл. Если б я хотя бы зашел к нему…

В этот момент я чуть было не рассказал Билли секрет Голли, что у него был ВИЧ. Для меня именно это было причиной его прыжка. Но я обещал Голли. Я подумал о Шине и Сьюзен, сидящих в зале, о том, что, если скажешь одному, узнает еще кто-нибудь… а потом разнесется. Я не хотел, чтоб им еще больнее было узнать, что малыш прыгнул с моста, потому что не хотел умереть от СПИДа. Я сказал только:

– Ни ты, ни кто другой не мог уже ничего поделать. Для себя он уже все решил.

На этом мы вышли и присоединились к скорбящим.

Терри, такой большой, лоснящийся, крикливый, в этом зале как будто съежился, уменьшился в размерах. Он не был похож на себя даже больше, чем Билли. Это был не Джус Терри. Спокойная, но мощная враждебность, исходящая от Сьюзен Гэллоуэй в его сторону, была почти осязаемой. Как будто мы вернулись в детство, и Терри как старший несет ответственность за то, что случилось с ее мальчиком. Мы с Билли как-то избежали ее гнева за смерть сына. Тем более заметной была ее почти животная ненависть к Терри, как будто он был основной разрушительной силой в жизни Эндрю Гэллоуэя. Казалось, что Терри стал олицетворять для нее мистера Гэллоуэя, Полмонта, Дойлов, Гейл, всех, кого она могла ненавидеть.