Андрей Бехтерев - Смерть 2

– Это был сон? – решился прервать молчание Лоренс.

– Пошел на х* – разозлился Георг.

– Я просто хотел уточнить.

Георг стал орать несвязным матом. Художник молчал, опустив голову, разглядывал старую сиделку и думал про себя – "Скоро сдохнешь, гад"

– Знаешь, почему у тебя собаки получаются лучше людей? – зло спросил король, – потому что ты сам собака, пудель ярмарочный. Уточнить, облизать, обсосать подачку. Ты, должно быть, думаешь, что я не могу встать, потому что ноги не держат? Да запросто могу. Я просто не хочу.

Художник молчал. Зависла пауза.

– Рисуешь что-нибудь? – примирительно спросил король. Он умел мгновенно забывать свой гнев.

– Да так, – сказал художник, тут же сменив свой удрученный вид на крайне заинтересованный. – Я нарисовал несколько портретов по заказу, а сейчас делаю эскизы для души. Хочу нарисовать картину на древнегреческий сюжет. "Смерть Ахиллеса", если вам интересно.

– Конечно, мне интересно, или ты думаешь, что я терплю твое общество из-за дипломатических нюансов. И от чего же сдох твой Ахиллес? Подавился пирожком?

– Это известный сюжет. У Ахиллеса было только одно уязвимое место…

– По яйцам, что ли получил? Действительно известный сюжет. Знаешь, что я в тебе больше всего ценю?

– Что? – спросил художник.

– Твою дрессированную тупость и умение лаять по заказу. Небось, думаешь, что завтра я сдохну и тебе не придется подставлять свой профессиональный зад под острые предметы? Дурак, тебе придется вилять в два раза быстрее, потому что сына вряд ли заинтересует твоя мазня, потому что на самом деле человечными у тебя получаются только собаки, глупые утонченные болонки, шавки на пол пинка. Твоя естественная поза на четвереньках, а виляние хвостом – смысл жизни. Если бы у тебя был дрессировщик, он бы повесился от тоски. В твоем роскошном доме, построенном на мои деньги, наверняка есть секретная конура, в которую ты залазишь, когда надо подумать. Я угадал?

– Нет, – сумел спокойно ответить художник. Он приучил себя не обращать внимания на подобные выпады. – Конечно, общеизвестно, что у меня одна из самых больших псарен в Англии и, действительно, преданность собак вызывает мое восхищение. Я думаю, что и вы, ваше Величество, если бы взглянули бы на мою псарню, могли бы подчерпнуть от увиденного много поучительного. Но…

– Заткнись, – перебил король, – Кто ты такой, что бы что-то мне объяснять? Кто ты такой, что бы рассказывать мне о себе? Я хотя бы знаю, кто я такой и я не собираюсь скрывать себя под покрывала, прятаться под юбками всех этих блядей. Я принял себя, как приговор и сам же этот приговор исполнил. Ты не представляешь, как мне больно сейчас. Мои кишки жрут меня, пожирают мою душу, но я гордо иду вперед, потому что я иду вперед. Понимаешь, премудрая тупня? Я иду вперед. Я попал в болото. Я вязну в собственном говне, но не тебе объяснять мне правильную дорогу. Я никогда, ни при каких обстоятельствах тебе не поверю. Даже если вокруг тебя будут хороводить ангелы и петь "Осанну" серафимы, я все равно не поверю не одному твоему слову. Ты – прибор, которым самоудовлетворяются господа и прочие люди. Сегодня ты стоишь дорого, потому что я тебя купил, а завтра тебя будут иметь за пол пенса на рыночной площади. И ты сам никогда не узнаешь, сколько ты стоишь, потому что сам по себе ты не стоишь ничего…. Мне страшно. Ты не представляешь, как мне страшно. Но я буду идти до конца, не сворачивая и не оправдываясь, потому что только это может меня спасти, только это оправдать. Если я сейчас вызову священников, подстригусь в монахи и начну замаливать свои грехи, то Господа стошнит от отвращения.

Художник во время этого страстного диалога, продолжал рассматривать сиделку – очень уж интересно на ее лицо падал свет. Когда монолог короля закончился. Художник вздрогнул и, его предельно внимательное лицо на секунду осталось без всякого выражения. Художник не мог подобрать правильную маску и не знал, что спросить, потому что он все прослушал.

– Я просто сам себя сожрал, – продолжил король. Он не заметил колебаний своего художника. – Я никого не убивал, никого не насиловал – терпеть не могу жестких влагалищ. Я всегда был добр и платил за вещи куда больше, чем они стоят. Это не было милосердием. Мне было бы совестно платить меньше. Я не объявлял войну, не отбирал детей у матерей. Ты можешь не верить, но я был добр. И с чем я такой добренький остался? Ни с чем. С собственными кишками готовыми убить меня. Мои кишки обезумили. Они же тоже подохнут, но они выбрали цель и будут идти до конца. Все в меня. Когда не видишь где небо, где земля – иди до конца, потому что это единственно правильное решение. Любой доведенный до абсурда шаг ближе к Богу, чем топтание на месте.