Яков Сычиков - Приют для бога

– Ну, вот и хорошо, что вернулись, – начал тутошний человек, бросаясь навстречу и протягивая обе руки сразу.

«Как будто я здесь уже был», – подумал курьер.

– Ну так вот… и сразу бы… – запинаясь, объяснялся взъерошенный.

– Ах да, конечно, – письмо! Держите, вот, кажется, даже не намочил ничуть. Наличие можете проверить при мне.

– Да Господи, какое наличие! Письмо?! Причём здесь?!.. А впрочем, я начинаю понимать… – тут он особенно противно улыбнулся во весь рот, расплылся, как говорится, в пахабной улыбке. – Вы, в общем, садись…А да!.. А нет… Вот да, вот ваша комната на ночь – здесь и переночуете, вот ваш кров, так сказать… В общем, однозначно разберётесь без меня. Простите, очень спешу. Отдыхайте. – Отбарабанив он захлопнул дверь за собой, и быстрые нервные шаги застукали уже за стенкой – побежали прочь и скоро стихли.

Курьер, опомнившись, оглядел комнату, которую ему предоставили на ближайшее время в личное пользование, – сел на кровать и размял лицо руками. Оно было мокрое и грязное, как и руки.

«Странно, – снова подумал ночной курьер, – хоть умыться пригласил бы для начала, а то сразу вот ваша комната… Да и какая может быть, к чёртовой матери, комната, кода у меня ещё рабочая ночь не кончилась и три халтуры висят?!»

Он потрогал наплечную сумку, проверив таким образом её на сохранность доверенных ему хозяином вещей, и прошёлся по комнате. В углу он обнаружил внутреннюю дверь, а за ней – уборную с раковиной для умываний и даже подмываний.

«Очень уместненько, даже превосходно, – подумал он. – Вот и замечательно, в самый раз!»

Снял отяжелевшие сапоги, обстучал о притолоку – комья грязи осыпались наполовину, оставшаяся – продолжала утяжелять его лёгкую прежде, беговую обувь.

«В сапогах нестись очень удобно; напрасно многие считают, что нет, – напрасно».

Это снова его мысли, к сожалению нельзя параллельно моему взвешенному комментарию вести полную перепись его мыслей, поскольку многое интересное пропадает безвозмездно. К сожалению.

Когда мы, лёжа на разложенном диване, смотрели телевизор, а делали мы это чаще, чем, к сожалению, трахались: то она пялилась в ящик, а я – на неё, дрыгая при этом нервно ножкой. Тогда она клала свою ножку на мою, чтоб не отвлекало её это явление от просмотра.

Когда сидишь так, и за окном всё люди ходят – двуногие уроды ездят на двумордых монстрах, резиновыми лапами цепляющимися за шершавость асфальта, то и не пишется ничего, и в голову не лезет, а когда лезет, то не сидишь так, а ходишь где-то, хуйнёй какой-нибудь маешься. Мозг мой – зал заседания. И каждый день в нём собираются на совещание мысли, все: от самых высокопоставленных до самых низких. Но это, конечно, ни о каком равенстве ещё не говорит: каждая мысль занимает на собрании то место, которое заслужила. Основная проблема: заслужить, ибо чтоб заслужить – нужно выделиться, а чтоб выделиться и показать себя нужно либо дождаться своей очереди, либо пробиваться самостоятельно и не без риска для существования.

Главные места на заседаниях занимают в основном самые наиглупейшие мысли, легко доступные каждому, но ни к чему хорошему не пригодные, – зато долгожительствующие. Такие уходят с поста вместе со смертью и под рукой у них всегда имеется какой-нибудь преемничек-мыслёныш, который сразу и занимает их место. Судьба же мыслей хоть чуть одарённых куда сложней и интересней. Бывает, что даже будучи услышанной такая мысль при неблагоприятных условиях, остаётся неоценённой и снова затмевается потоком всё поступающих свежих. И большая удача, если мысль всё же заметили и воздали ей по заслугам. Но тогда для неё начинаются новые испытания: в условиях выживаемости среди тупейшего безумия элиты такая мысль склонна к самоубийству, а также возможно приведёт к самоубийству весь мозг. За что таких мыслей и особенно боятся и стараются всеми неправдами придушить их в толпе, или оставить незамеченными.

Я сидел под кустом и не заметил, как сменились цвета и новой краской поналяпала везде осень. Новая осень, старая осень – всегда осень. Можно идти, в голову не вбирая посторонних мыслей, – только значимыми для сердца впечатлениями утешаться и услащать пытливую до муки душу. Шерудить в карманах, гоняя по-за прокладкой семечки и что-то ещё, давно интересующее пальцы и пропавшее очень давно, так давно, что, наверно, потеряло уже всякую ценность и стало ненужной детской игрушкой выросшего в дамки усталого короля белой масти в чёрную непогоду.