Максим Лаврентьев - Воспитание циника

Машу я навсегда запомнил такой – крепко сбитая, небольшого роста девица, с красными от выпитого винца пухлыми щечками, с густой и жесткой, как медвежья шкура, шевелюрой. Она пускала табачный дым, подобно заводской трубе, и пила спиртное, словно юная медведица, пришедшая за тридевять земель к водопою. Об этой последней ее особенности узнал я через несколько дней, когда навестил новую знакомую в просторной профессорской квартире на Ленинском проспекте – она жила там с мамой, вечно раздраженной ее поведением, и двумя малосимпатичными собаками. Запершись в Машиной комнате, мы курили, глотали шампанское и водку, заедая мороженым, читали друг другу вслух «Слово о полку Игореве» в переложении Заболоцкого, а потом, после неловкого объяснения, начали целоваться – как-то очень по-медвежьи, да еще то и дело захлебываясь пьяным и глупым смехом.

Маша была моложе меня на три года, собиралась поступить на семинар критики, мечтала писать о театре. Она не была влюблена, просто я показался ей подходящим для первого поцелуя – ведь даже очень крепко пьющая девушка в глубине души всегда остается трепетным романтиком. То, что я оказался неопытным даже и в этом отношении, несколько охладило ее пыл, но тут уж я, одержимый той же целью, сделал на нетвердых ногах шаг навстречу.

Вскоре весна полностью вступила в свои права – снег исчез с улиц, солнце вовсю светило и грело, и можно было часами стоять у парапета набережной Москвы-реки, не опасаясь застудиться от близкой воды, и целоваться, целоваться, целоваться взасос, до распухших и раскрасневшихся, как пьяная вишня, губ.

Ни разу еще с тех пор, как мама вынимала меня из ванны, вытирала и, отнеся в комнату, укладывала спать, я не был настолько близок с женщиной. Лавина манящих, тревожащих, таинственных девичьих запахов обрушивалась на меня, смешиваясь то с пронзительной сыростью на Болотной площади, то с удушливой гарью за Крымским мостом, то с ароматом едва раскрывшихся почек в аллеях Нескучного сада. И тогда мое тело стало реагировать соответствующим образом. Сперва я чувствовал ужасное желание – между ног у меня все напрягалось так, словно там пущен электрический ток, затем, после часа-другого объятий и поцелуев, мой рубильник опускался в положение «выкл», но спустя некоторое время, обычно когда я уже возвращался со свидания домой, начинало ныть в паху. Понять причину этой боли я был не в состоянии. Временами мне казалось, что я мог через поцелуи заразиться какой-нибудь венерической болезнью, и тогда я проклинал Машу с ее вечно вожделеющим ртом.

Вдруг все закончилось. Помню, как мы на прогулке повздорили по незначительному поводу. В вестибюле метро Маша первая прошла через турникет, обернулась ко мне и сказала, что между нами ничего больше быть не может. И ушла. Стоя как баран перед турникетом, в первую минуту я испытал недоумение. За что? Из-за чего? Но при более широком взгляде на вещи становилось очевидным, что и впрямь ничего больше у нас Машей не может быть. Девушка расчетливая и, когда надо, трезво мыслящая, она рассудила верно: требовать с меня что-то еще кроме полудетских шалостей преждевременно, мы достаточно послужили друг другу тренажерами для поцелуев, пора переходить к другим, более серьезным снарядам. И я, рассматривая это как некую закономерность, конечно, был полностью согласен с Машей, хотя в то же время и дулся и даже скучал – не по ней в целом, а главным образом по ее губам, разбухшим от моих щенячьих покусываний.

Но юность и наступившее лето взяли свое – в бодряще прохладном июне я выкинул Машу из головы, отдавшись подготовке к вступительным экзаменам в институт, к которым был допущен, благополучно миновав рифы творческого конкурса.

Июль принес с собой жару и травму – купаясь в Водниках, я поранил ступню бутылочным осколком и пару недель провалялся дома с забинтованной ногой под распахнутым настежь по случаю духоты окном. Здесь меня чуть не ежедневно навещали тогдашние друзья – соседка Юля, уже учившаяся в «художке», ее подруга Марго, родившая двойню, Саша, Юлин молодой человек, подававший надежды художник, и Сережа, ухажер Марго, вообще-то торговавший дверными замками, но в духе того бесшабашного времени и той компании пытавшийся что-то наигрывать на электрогитаре. Мы засиживались в моей комнате далеко заполночь, потягивая разбавленную водкой пепси-колу и распевая очередную песенку, от скуки сочиненную мною к приходу гостей: