Андрей Темников - Зверинец верхнего мира

«Я потеряла, когда стала искать твою табакерку». – «Потеряла? А это…» – Гонец нащупывал под собой некую помеху сидеть. Под ковриком. Предмет имел продолговатую форму и размером как будто с веретено. Гонец повертел, покатал его под ковриком. И достал. Сон допускал разные превращения предметов, изменял их форму и цвет и сердил сновидцев, но до сих пор он держался в рамках приличия. Никто (ты тоже!) не осмелился бы вот так, одним словом, назвать вещь, которую гонец извлек из-под себя. Да и мне потребуется, по крайней мере, два.

«Это мне? – спросил гонец. Вещь в его руке крепла с каждым словом. – Это мне?» – «Тебе». Во всех углах шевелилось. Это бумажные. Они не могли безучастно отнестись к такому обороту снов. Они привставали на стульях, чтобы лучше видеть. «Отойди, отойди, загораживаешь». Каждый не сводил с находки гонца своих прорезанных глазниц, но друг другу они мешали. Но вот кто-то догадался, что вещь, найденную под ковриком, надо рассматривать всем сразу. И бумажные сошлись в стопку. Теперь это был один плотный человек.

Другой, легкий и тонкий, сидел у зеркала и занимался чепцом и грелкой.

Минуту-другую гонец ожидал от подарка каких-то еще превращений. Подарок, если бы он того захотел, мог стать кинжалом, опасной бритвой, гадюкой, даже василиском. Но что-то в нем остановилось. Ни во что угрожающее жизни он не пожелал превратиться; мерзкий предмет! им не уколешься. Есть вещи, от которых даже ей становилось дурно. Но вот гонец как будто что-то услыхал: «Кто это скачет?» И верно, вдалеке раздавался какой-то топот.

Сейчас уже никто не скажет, что стало с лошадью королевского гонца, на сапогах у которого еще держались шпоры в виде зубчатого колеса с надписью по кругу «De?p?ches-toi!» – видели, как он вонзал их в мягкую кору ствола. Лошадь пропала, но не окончательно. Дети, да и молочницы, то и дело находили в лесу свежую подкову, еще теплую, несмотря на морозные дни. Иной раз на дороге подковы, дымясь, лежали так же густо, как навоз. А вот навоза никто не встречал. Коню тоже, видно, не хотелось, он спал. С надеждой гонец прислушивался к этому раздавшемуся вдалеке, но скоро понял, что это не тот конь. Может быть, кого-то еще послали сюда из столицы. Его сменяли, ему дадут отдых, а если ему очень посчастливится, его разбудят! Только вот как быть с этим? Просто выбросить, отшвырнуть – забросить, чтобы опять затерялось? Того мало. Столькие уже видели у него в руке эту вещь! Он кинулся к бумажным, стал хватать их руками и рвать. Но, сложенные в плотную стопку, они никак не поддавались на разрыв. «Проклятая кривая девка!» Шаг за шагом она стала пятиться к двери. От гонца это не укрылось; уронил бумажных и двинулся к ней, на ходу уворачиваясь от предметов, которые летели ему в голову. Необыкновенно плавно, мотыльково-медленно плыли стулья, бутылки, башмаки из березы, трости и тряпки – все, что попадалось под руку. Благоухая, простучал веер из сандаловых плашек, за ним пропел поднос, и в довершение всего стремительно пронесся кружевной баронессин чепец, он-то и раскроил бедняге череп. Не зря, – она просияла: вещи! На них еще есть надежда, однако вещь, доставшаяся гонцу выпала из его руки, нырнула в шелковые волны и не показывалась. А что, если это и в самом деле веретено?

Встала на четвереньки. Ласково переливая завихрения ночных рубашек на полу, стала искать. Со стороны – рубашки сами расползались, открывая ей присутствие вещей на плиточном рисунке. Вещи громоздкие не преминули присоединиться к поискам и, как водится, все портили. Выдвигались ящики туалета; обнаружило себя несколько потайных с какой-то некрасивой историей в переписке. Запомнить не удалось. Содержимое явных ящиков усложняло поиски, войдя в разлив белья. Так мы узнали, что досуг баронессы не ограничивался одним вышиванием. Кровать не мешала. Стоя на равном удалении от всех стен спальни, она боялась даже просто переступить с лапки на лапку – так и пребывала, боясь уколоться иглой, давно забытой в клубке цветной нитки или запутаться в мотке добротной шерстяной пряжи. Но чем теперь они стали – все веретена баронессы? Этого никто не скажет. Каково! Знать о том, что ждала все же не одна.

Так или не так? А что, если стук копыт, совсем не зимний, не морозный, принадлежал яви, уставшей ждать за окном? Если кто-то из солдат тосковал о доме, а гонец с рассеченным черепом – о возвращении на королевскую службу, то для нее этот белый огонь мог означать свет последнего в жизни дня. Или того хуже: вернется старость, и нужда принудит к торговле плохой, нестрашной пряжей. Просыпаться ей не хотелось. И странно: вот только что она уверяла себя, что не спит, а теперь готова ущипнуть себя окрепшими белыми пальцами (ни единой морщинки!), чтобы копыта пропали. И они отдалились. Видно конь приближался извилистым путем, скорее всего, он тоже спал, спал на ходу.