Чак Паланик - Бойцовский клуб (перевод А.Егоренкова)

Я — Ухмыляющаяся Месть Джека.

Первым делом менеджер отеля сказал, что у меня есть три минуты. За первые тридцать секунд я рассказал ему, как мочился в суп, спускал газы на крем-брюле, чихал в тушеные овощи, — и теперь мне нужно, чтобы отель еженедельно высылал мне чек на сумму, эквивалентную моей средней недельной зарплате плюс чаевые. Я со своей стороны обещаю не являться на работу и не приходить в газеты или ассоциацию здравоохранения со смущенной, слезной исповедью.

Заголовки газет:

«ИЗМУЧЕННЫЙ ОФИЦИАНТ ЗАНИМАЕТСЯ ОСКВЕРНЕНИЕМ ЕДЫ».

«Конечно», — говорю, — «Я могу попасть в тюрьму. Меня могут повесить, оторвать мне хозяйство, протащить по улицам, живьем содрать кожу и сжечь меня щелоком, но Прессмен-Отель навсегда останется в истории, как отель, где богатейшие люди страны ели блюда, заправленные мочой».

Слова Тайлера вылетают из моего рта.

А раньше я был таким милым и славным.

В офисе профсоюза киномехаников Тайлер расхохотался, когда заведующий союзом ударил его. Один удар сбил Тайлера со стула, и Тайлер сел у стены, сотрясаясь от хохота.

— Вперед, все равно тебе меня не убить, — смеялся Тайлер. — Ты, тупое убоище! Вломи мне как хочешь, но тебе меня не убить!

«Тебе слишком много чего терять».

«А мне — нечего».

«А тебе — все, что можно».

«Вперед, прямо в брюхо! А потом дай по роже. Пни по зубам, но чеки должны приходить! Сломай мне ребра, но если ты пропустишь хоть одну неделю оплаты, — я выйду на публику, и ты, и твой профсоюзишка пойдет по судебным процессам от каждого владельца кинотеатра, и дистрибьютора фильмов, и от каждой мамочки, сынок которой мог увидеть жесткий трах в „Бэмби“».

— Я отбросы, — говорил Тайлер. — Я отбросы, дерьмо и псих с твоей точки зрения и с точки зрения всего этого долбаного мира, — сказал Тайлер заведующему профсоюзом, — Тебе плевать — где я живу, как я себя чувствую; что я буду есть или чем накормлю детей; чем я оплачу визит к доктору, если заболею, — и да, я тупой, уставший и слабый, — но я по-прежнему на твоей ответственности.

Я сидел в офисе Прессмен-Отеля, мои губы из бойцовского клуба были все еще растрескавшимися где-то на десять сегментов. Дыра в моей щеке смотрела на менеджера Прессмен-Отеля, и все выглядело очень убедительно.

В основном я сказал те же вещи, что и Тайлер.

После того, как заведующий профсоюзом свалил Тайлера на пол; после того, как мистер заведующий увидел, что Тайлер не дает сдачи, Его Честь, со своим большим шкафообразным телом, — гораздо массивнее и сильнее, чем нужно ему в жизни, — отвел носок ботинка назад и пнул Тайлера в ребра, и Тайлер опять захохотал. Когда Тайлер скрутился в калач, Его Честь носком ботинка нанес ему удар по почкам, но Тайлер продолжал смеяться.

— Оторвись! — говорил Тайлер. — Поверь мне. Тебе станет гораздо лучше. Тебе станет просто здорово!

В офисе Прессмен-Отеля, я спросил менеджера гостиницы, могу ли я воспользоваться его телефоном, и набрал номер городского стола в газете. Под пристальным взглядом менеджера отеля я говорил в трубку:

«Здравствуйте», — сказал я, — «Я совершил ужасное преступление против человечества как часть политического протеста. Я протестую против эксплуатации рабочих в сфере обслуживания».

Если я попаду в тюрьму — я не стану еще одним неуравновешенным чернорабочим, пускающим пузыри в баланде. Мое заключение будет иметь героический размах.

«РОБИН-ГУДЫ-ОФИЦИАНТЫ, ГЕРОИ-НЕИМУЩИЕ».

Все дело не ограничится одним официантом и одним отелем.

Менеджер Прессмен-Отеля очень вежливо забрал у меня трубку. Менеджер сказал, что больше не хочет видеть меня работающим здесь, — тем более, в таком виде, как я сейчас.

Я стою во главе стола менеджера и говорю — «Что?» Вам не понравится третья часть задумки.

И без колебаний, по-прежнему глядя на менеджера, я бью боковым ударом, сосредоточив центробежную силу на конце руки, и в кровь разбиваю хрустнувшие хрящи собственного носа.

Почему-то, без малейшей причины, мне вспомнился наш первый бой с Тайлером. «Я хочу, чтобы ты меня изо всех сил ударил».

Получилось не так уж сильно. Я бью себя еще раз. Вся эта кровь хорошо смотрится, но я отбрасываю себя к стене, чтобы поднять страшный шум, разбив картину, которая там висит.

Битое стекло, рама и картина с композицией из цветов и крови летят на пол, пока я продолжаю дурачиться. Как полнейший болван. Кровь капает на ковер, я дотягиваюсь до стола менеджера и, оставляя на столешнице жуткие кровавые отпечатки ладоней, пытаюсь провыть — «Пожалуйста, спасите!», но начинаю хихикать.