Чак Паланик - Бойцовский клуб (перевод А.Егоренкова)

Марла начала ходить в группы поддержки после того, как нашла у себя первый узелок.

Наутро после того, как мы нашли у нее второй узелок, Марла припрыгала на кухню с обеими ногами в одном чулке и сказала:

— Смотри. Я русалка.

Марла сказала:

— Это вовсе не похоже на то, как мальчики садятся задом наперед на унитаз и изображают мотоцикл. Тут все искренне.

Незадолго до нашей с Марлой встречи в «Останемся мужчинами вместе» был первый узелок, а теперь второй.

Кстати, следует заметить, — Марла еще жива. По жизненной философии Марлы, как она сказала, она могла умереть в любой момент. Трагедия ее жизни в том, что этого не происходит.

Когда Марла нашла первый узелок, она пошла в клинику, где у трех стен зала ожидания на пластиковых стульях сидели облезлые чучела-матери с мокрыми кукольными детьми, которых они укачивали в руках или клали у ног. У детей были впалые темные глазницы, как пятна на побитых подгнивших яблоках или бананах, и матери чесались на предмет перхоти от грибковой инфекции кожи головы, вышедшей из-под контроля. На тощем лице каждого посетителя клиники зубы выдавались так, что было видно: каждый зуб — лишь нужный для жевания кончик длинной кости, проросшей сквозь кожу.

Вот так ты закончишь, если у тебя не будет медицинской страховки.

В лучшие времена, в прошлом, множество веселых ребят хотело завести детей, — а теперь дети больны, матери умирают, а отцы уже умерли; и, сидя в блевотном больничном запахе мочи и уксуса, пока медсестра опрашивала каждую из матерей, — сколько та уже болеет, и какой вес она потеряла, и есть ли у ее ребенка живые родственники или опекуны, — Марла решила — нет.

Если Марле и суждено умереть — она не хочет знать об этом.

Марла свернула за угол клиники к городской прачечной и стащила все джинсы из сушилок, потом пошла к скупщику, который взял их по пятнадцать баксов за пару. Потом Марла купила себе несколько пар по-настоящему хороших чулок, — таких, которые не побегут.

— Даже те, хорошие, которые не побегут, — говорит Марла. — Все равно кошлатятся.

Марла ходила в группы психологической поддержки вплоть с того момента, когда выяснилось, что это легче, чем быть чьим-то человеком-подтирашкой. У всех что-то не так. И на какое-то время ее сердце будто бы успокоилось.

Марла начинала работать в похоронной конторе, разрабатывала планы похорон. Иногда из демонстрационного зала принадлежностей к ней заходили толстенные мужчины, — но чаще толстенные женщины, — с кремационной урной размером с чашечку для яйца в руках, — и Марла сидела за столом в фойе со связанными в узел темными волосами, в кошлатящихся чулках и с судьбоносным узелком в груди, и произносила:

— Мадам, не льстите себе. В эту штучку не поместится даже ваша сожженная голова. Вернитесь и принесите урну размером с шар для боулинга.

Сердце Марлы выглядело как мое лицо. Хлам и отбросы всего мира. Использованная человекоподтирашка, которую никто даже не потрудится отправить в переработку.

Между клиникой и группами поддержки, рассказала Марла, она встретила множество людей, которые были уже мертвы. Все эти люди были мертвы и по ту сторону, и звонили по телефону среди ночи. Марла могла пойти в бар и услышать, как бармен упоминает ее имя; а когда она отвечала на звонок — на линии никого не было.

В то время она думала, что достигла крайней черты.

— Когда тебе двадцать четыре, — говорит Марла. — Ты и вообразить не можешь, как действительно низко можно пасть, но я быстро все схватывала.

Когда Марла впервые наполняла кремационную урну, она не надела лицевую маску, потом продула нос, и среди всего прочего в нем оказалась черная грязь из праха Мистера Какого-то-там.

В доме на Пэйпер-Стрит, если ты снял трубку после первого звонка — а линия свободна, это значит, что кто-то пытается добраться до Марлы. Такое происходит чаще, чем можно подумать.

В доме на Пэйпер-Стрит раздался звонок от полицейского детектива, который звонил по поводу взрыва в моем кондоминиуме, а Тайлер стоял около моего плеча лицом ко мне и шептал мне в ухо, — к другому уху я в это время поднес трубку, — и детектив спросил, не знаю ли я кого-то, имеющего доступ к кустарной взрывчатке.

— Бедствие — естественная часть моей эволюции, — прошептал Тайлер. — Сквозь трагедию и растворение.

Я сказал детективу, что моя квартира взорвалась из-за холодильника.

— Я рву связи с властью вещей и имущества, — прошептал Тайлер. — Потому что, только уничтожив себя, я смогу раскрыть высшие силы своего духа.