Стив Айлетт - Надувной доброволец

Я одиноко сидел в лаборатории, когда он начал просыпаться, пихаясь в эмбрион. Но вот он родился во взрыве зародышевого молока, он был так похож на настоящего официанта, что я ударил его по яйцам, а потом размозжил голову куском камня. Я ещё добивал его, когда пришёл Эдди и увидел этот кошмар.

— Ладно, Эдди, — пропыхтел я, успокаиваясь, — как ты видишь, трещины идут прямо у него по лицу, будто в окно попал камень.

— Чем это вызвано?

— Ему в лицо попал камень — и ты знаешь, почему.

— Объясни мне.

— Потому что он сам напросился.

— Словами?

— Нет, не словами, нет — действиями и своим пониманием их неизбежных последствий. Ведь каждый их знает.

— Может, он не знал.

— Уверяю тебя, их знает каждый.

- Ладно, брат. Вернёмся к разбитому лицу, как так вышло?

— Я же как раз объяснял тебе ситуацию во всей красе?

— Да объяснял. Можно ли это в какой-то степени считать, что это и есть жизнь за жизнь, как ты поклялся дьяволу, когда увернулся от расстрельной бригады?

— Ни малейшего шанса, Эдди — но давай позовём коронера, чтобы он поставил печать достоверности, а?

Может старик Джон Сатана думает, это пучка.

Деформации проявились на посмертной фотографии его синего перепуганного лица — кости, как хот-доги, искажали его спокойствие, покалеченные кисти, собачьи зубы и прочее оборудование, оставшееся у него в глотке. Свёрнутый ковёр торчал у него из задницы. Золотой порошок клубился из бока. Вся процедура была трудна и неудобна.

— Уже всё? — спросил Мэр.

— Да, — ответил фотограф, стремительно пакуя технику.

— Слава Богу — какая трагедия для этого талантливого господина, давайте поскорее пойдём отсюда.

И я подумал, сколь мало мы знаем, сколь мало мы действительно знаем о наших внутренностях.

И вновь мы вырвались из лап закона — вместе с лапами обезьян-берсеркеров они вполне себе могли скрепить наш арест. Но я не буду притворяться, я утратил память о зрелище этих шимпанзе в работе. Потом я, помню, говорил, что шляпы держат нас на плаву. Вот насколько дезориентировало меня их буйство — завертело мои руки вертолётом. Пытался говорить и свистеть одновременно.

Потом кошмары. Тяжко скованный и согнутый опиатами, я резюмировал свою ситуацию представленную головой на блюде, грубостью на отказ, музыкой и приятной компанией. Отрицать всё, что скажет Эдди, схватив меня за руку за миг до того, как вломится полиция. В огонь с концами, когда взорвётся дверь. Устыдители, физика долларов и вывернутая память. И я проснулся с криком — одним из лучших, что я слышал в жизни.

Пошёл посоветоваться с Бобом о толковании. Посмотрел его жилище.

— Что в ящиках, Боб — кладбищенская земля?

— Я посвятил свою комнату тявкающей статистике.

— А тут что? — спросил я, склоняясь над бортом пиджака.

— Клапаны достоинства.

— Ладно, Боб, хватит неопределённости — что значил мой сон? Голова на блюде?

- Ты выращивал головы, брат — ты помнишь. — И он объяснил. То чувство власти, что было немаловажной частью пожирания голов вместо яиц по утрам, когда лицо головы мутно и измождено жизнью после смерти, было столь скучным для меня, что я забывал его по мере описания. Боб увидел в нём великую тайну, вот и всё. — И даже не прикасайся к морде овцы, — сказал он зловеще.

— Должен ли я позволять овце прикасаться к моему лицу? — спросил я легкомысленно и засмеялся над его свирепым взглядом. Еле заметный желоб у него на лбу дал мне понять, что его мало волнуют мои разговоры о моей нежной любви.

— А ты у нас редкая штука, брат, — сказал Минотавр в магазине. — Пускай раскатывают и освещают старый счёт собственными кувалдами. Вот истинный путь.

— Тогда спасибо, брат, — сказал я, и лишь его внезапный взгляд прояснил, что он собирался выкатить претензию.

— Отравить или избить, брат — выбирай.

— Ни то ни то.

— Нет ни времени, ни пространства, — ответил он, загоняя жуков в трубку и чиркая спичкой. Насекомые, сгорая, хлопали и трескали. — Бойся человека, коли думаешь, что печь — это конец. Отравить или избить?

— Единственные варианты, брат?

— Именно.

— Дай подумать. Отравить или избить. Не понимаю.

— Всё просто. Ты встал у меня на дороге.

— Но почему столь ограниченный выбор, Бебз? Надеюсь, ты не считаешь меня недостойным внимания?

— О, я глубоко тебя уважаю — уверен, ты понимаешь.

— Пытаюсь. Пытаюсь понять, но вот я между молотом и твёрдой поверхностью, брат — отравление или эдакое… многочисленные удары, да?