Роберт Ирвин - Утонченный мертвец (Exquisite Corpse)

– Обязательно приводи Кэролайн на следующую встречу братства, – сказала Моника, наконец, вспомнив обо мне.

Я пробурчал «да», имея в виду «нет». И дело даже не в том, что Кэролайн будет чувствовать себя неуютно в компании «Серапионовых братьев», и что они отнесутся к ней свысока. Я просто боялся знакомить ее с Недом Шиллингсом. Я не знал ни одного человека, который бы смог устоять перед мощью его ума. Женщины (и мужчины тоже) неизменно становились жертвами его неодолимого интеллектуального обаяния, и его умственное превосходство давало ему, в своем роде, droit de seigneur* на всех женщин братства. Сама Моника только недавно получила отставку в пользу Феликс.

Моника попрощалась с нами и ушла, погруженная в свои мысли. Очевидно, она проговаривала про себя наш разговор, чтобы лучше его запомнить и внести в свою картотеку. Кэролайн сказала, что Моника «славная».

– Они все такие же славные, твои друзья?

Я опять пробурчал что-то нечленораздельное, но больше похожее на «да». На самом деле, как это виделось мне, среди нашей братии не было ни одного хотя бы предположительно славного человека (включая меня самого). Однако, если быть «славным» означало, что мне будет позволено поцеловать Кэролайн, я был готов притвориться, хотя, если по правде, я стоял у примерочных кабинок и держал ее зонтик и сумочку исключительно в рамках долгосрочной стратегии завалиться с ней в койку и отжарить ее до потери сознания.

Мы спустились на эскалаторе на первый этаж. К тому времени моя эрекция сделалась по-настоящему болезненной. Кэролайн купила подставку для трубки – подарок папе на день рождения. Эта вещь казалась почти такой же причудливой и бесполезной, как и моя кухонная принадлежность. Я сказала Кэролайн, что мне хотелось бы познакомиться с ее родителями. Сначала она удивилась, а потом проговорила уклончиво:

– Они самые обыкновенные.

Я повел ее в паб на Ред-Лайон-стрит и познакомил с Дядюшкой Пенни. Почти каждый вечер он сидел на углу, неподалеку от бара. Ты давал ему несколько пенни, он их глотал и разрешал тебе приложить ухо к его животу, чтобы послушать, как монетки звенят внутри. В удачные вечера он собирал по три или даже четыре шиллинга – то есть, на вечернее пиво хватало с лихвой. Теперь его нет. Наверное, погиб во время одной из немецких бомбежек.

* Право сеньора, права первой ночи (фр.)

Дождь так и шел, и мы снова тесно прижались друг к другу под одним зонтом, и на этот раз Кэролайн разрешила мне поцеловать ее в губы. «Каждый поцелуй – это победа над отвращением», как сказал мне Лари Даррелл спустя несколько лет, когда мы с ним жаловались друг другу на свое невезение с женщинами. Но тогда, в 1936-см году, я вдруг испытал что-то похожее на анти-прозрение. Я целовал Кэролайн под зонтом, и внезапно мир вышел из фокуса, расплылся. Ее глаза стали, словно медузы в окружении черных ресничек, а между медузами поднялся маленький бугорок, или это был клюв, а под клювом открылось ненасытное алое отверстие с шевелящимися краями. Через мгновение все прошло, восприятие мира поправилось, и Кэролайн была самой красивой женщиной на свете. Для меня были не новы подобные расстройства зрения. Кеннет Кларк учил нас видеть обнаженное тело как наиболее близкую к богу форму, но у меня часто случались такие моменты, когда я просто не мог воспринять обнаженное тело как тело, лишенное одежды и всех культурных напластований: я видел всего лишь разветвленный корень мандрагоры, который истошно кричит, когда его вырывают из грязной земли.

Кэролайн ничего не сказала по поводу моей эрекции, хотя я так недвусмысленно к ней прижимался, что она не могла ничего не заметить. Наконец, она отстранилась.

Я спросил:

– Когда мы увидимся снова?

– Уже скоро, милый. Я приду на сеанс в субботу.

Милый! Еще никто не называл меня милым. Слово наводило на мысли о большой дружной семье, собравшейся вечером у камина, когда все слушают радио и пьют «Овалтин». В слове «милый» было что-то от frisson*. Я повторял его про себя вновь и вновь, всю дорогу до дома. И вожделение, угнездившееся между ног, отдавалось клокочущей болью при каждом шаге.

Из нашего братства Кэролайн уже знала Оливера и Монику, а следующим был Маккеллар – нет, если быть совсем точным, Маккеллар был первым. С ним она «познакомилась» еще до меня. Как бы там ни было, в следующую субботу, когда я пытался придумать, как лучше расположить тени и блики на окрашенных под кожу туфлях Кэролайн на портрете, а сама Кэролайн увлеченно рассказывала про свою кошку, дверь неожиданно распахнулась, и танцующей походкой вошел Маккеллар с большой сумкой в одной рукой и стопкой журналов «Большой мир» – в другой.