Фернандо Аррабаль - Необычайный крестовый поход влюбленного кастрата, или Как лилия в шипах

Прокурор уточнил, что суд над Тео он будет вершить лично, но без Тео. Я нанес контрудар, предложив ему лучше вершить суд над Тео, но без суда.

Известие это застало меня врасплох, так как я ожидал его двумя с половиной главами раньше, дойдя до середины романа и надеясь не сбиться с темпа до победного конца.

Мой телефонный разговор с прокурором зашел весьма далеко по скользкой дорожке, невзирая на кров и стол. Я признался ему, что вижу перед глазами красные как мел пятна. Он спросил, показывался ли я окулисту. Мне пришлось, положа руку на сердце, ответить, что я в глаза не видел никакого окулиста, только красные пятна.

Мышь по имени Гектор хотела связаться с адвокатом Тео, потому что боялась, как бы тот не проглотил нечаянно велосипедный насос.

Тео лежал в постели в чем мать родила, чтобы не простудиться, в обществе Сесилии, суженой моей, свыше предначертанной. Увидев, как он стреляет глазами, я подумал, что адвокату следовало бы защищать его в мантии, только не надетой задом наперед, иначе он окажется в тупике. Сесилия, тропа моя жасминовая, тоже обнаженная из чистой солидарности с Тео, попросила меня с бесконечной нежностью и завидным спокойствием пойти на хутор пасти телят.

Поскольку я, проявив великодушие, достойное лучшего применения, не ушел, она с гибкой грацией метательницы молота запустила в меня горшком. Тем самым она показала, как ноет ее грудь и даже обе от любви ко мне.

Я повесил трубку, не желая больше разговаривать с много о себе понимавшим прокурором, и заверил его, что не являюсь липовым доктором медицины и не оставлю Тео без защиты как мерлузу без майонеза.

Когда пациенты и пациентки, всем утершие ноc, узнали о грядущем суде над изумительным и восхитительным Тео, они стали посылать судьям анонимные письма вместе с собственными удостоверениями личности. Скандал был так силен на склоне дней, что я решительно поставил точку в телефонном разговоре с прокурором, укусив как нечего делать его собаку, чтобы он в ответ прикусил язык!

В те времена толкотни в борьбе за место под солнцем Тео, всегда готовый потискаться, был в летах, а иногда и во хмелю, поэтому следовало положить конец его колебаниям, выжав соки него или из лимона. Он так жестоко страдал!

С самого раннего детства он не отдавал предпочтения в любви мужчинам перед женщинами, молодым перед старыми, красавцам перед уродами, потому что спал со всеми, но отнюдь не мирным сном. Он позволял себя утешать великодушно, точно Жанна на костре! Когда же пресыщался, потому что сердце у него было небольшое и в нем умещалась лишь одна любовь в день без различия по половому признаку, утешитель исчезал с поличным, но безвозвратно.

Сколько россказней и каких гнусных смели распространять о Тео люди, знавшие его лишь понаслежке, без разбора и под углом его слабостей! С какими омерзительно дотошными подробностями смаковали они описания его дел как пить дать. Кто знал его, те, чем танцевать канкан на канате, предпочитали беседовать с ним, даже не обязательно о любви, спать с ним, пусть хоть под открытым небом, и делать ему массаж, хоть и не всегда мягкого места, зато с кремом или, за неимением оного, с собственной слюной, так как Тео не был разборчив, что в лес, что по дрова.

Надо было слышать, как полицейские расписались в своей беспомощности, – а ведь сколько вынюхивали-высматривали денно и нощно с высоты сторожевых вышек! Они рассказывали с изобилием подробностей и из-под полы о том, как Тео избавлялся от своих возлюбленных в Корпусе. Надо полагать, они не знали, что он всех их заботливо хоронил в огороде! Не ведали и того, что таким образом они оставались в его жизни, даже на трехметровой глубине и без контактных линз.

Как права была мышь по имени Гектор, сетуя, что мы живем в материалистическом мире, в котором, вдобавок ко всему, невозможно найти свободное такси! А эти полицейские, швыряя деньги на ветер, позволяли себе роскошь в дыре Ландерно говорить о правах человека... эти маловеры, посвятившие себя без остатка вмешательству в жизнь Тео, вместо того, чтобы открыть, по долгу службы, принципиальную значимость использования кухонного комбайна в веках.

Тот факт, что Тео не спал после обеда со мной, говорил лишь о том, что он этого не делал, и засим я умолкаю, ибо мне известен возраст некоторых из моих знаменательных и немногословных читателей. Тот факт, что Тео не беседовал со мной о любви, держа мою руку в своей, доказывал единственно то, что между нами не водилось такого рода диалогов, и да будет известно тем, кто хочет узнать об этом больше, что я, из чистой скромности, пишу роман, а не прокламацию куклуксклановца. Тот факт, что Тео не просил меня сделать ему массаж, означал только то, что он не обращался ко мне с подобными просьбами. Я не могу представить его умоляющим меня: «Помассируй мне бороду», потому что он не говорил мне «ты».