Стив Айлетт: Токсикология (Toxicology)

– У тебя не будет никаких проблем с ростом, если ты сунешь эту прелесть под шляпу, говорю тебе.

Но он объяснил, что хотя незнание законов не освобождает от ответственности, уход от насилия тоже осуждается – похоже, я вынужден помочь ему, притворившись, что это честная битва.

– Представь, что окажется возможным выследить и запомнить сотни кусков закона, попадающих в список каждую неделю, – заметил я спокойно. Но пласты мышц в моей тележке растеклись и слились воедино, как кипящий жир, образовав подобие моего собственного лица, скрученного яростью. Эта испещрённая жилами голова начала раздуваться всё больше и больше, и выкрикивать классические пассажи про выжженную землю на коппера и мир в целом. Штаны Билла наполнились тем, что он использовал вместо мозгов, и когда он с воплями убежал, балаболящее вещество прыгнуло на землю и дёрнуло прочь, шлёпая к водостоку, как выброшенный на берег скат. Разжижившись, оно проскользнуло сквозь решётку и исчезло. Перебор для свободного рынка.

Приближаясь к дому, я увидел, что здание треснуло спереди и дендритовая слизь течёт наружу, как лава. Машина всплыла и медленно опрокинулась, окна разбились. Крышка люка треснула, и окаймлённое жиром нервное вещество вытолкнулось из-под него, как убежавшее тесто. Оно пришло в ярость и образовало гигантский рот, вопящий про неизбежное присутствие пасты в каждой божьей лондонской еде.

Насколько сложнее жизнь, чем пытался доказать нам дантовский “Ад”.

Вдумчиво побродил по городу, земля грохотала вокруг меня. У меня здесь проблема отношения – нельзя было держать негатив в себе, и выпускать тоже не следовало. Что требует отказаться от моего существования на правах чувствующей сущности. В конце концов, я молодой мужчина, белый, англичанин – умение должно быть у меня в крови. Мы довели мир до отказа, и вот я разрушаю дома этим знанием.

Улица лезла вверх, изгибаясь. Невероятная злоба проламывала поверхность как спину кита. Я спешил, пытаясь не думать ничего плохого про это кровавое голубино-серое десятилетие. Проходя мимо налоговой инспекции, подумал про миллионы, потраченные на исследование уже известных вещей. Проходя мимо наркоклиники, подумал про законодателей, ликующе привыкших к кокаину. У церкви думал про геноцидальное избиение, освящённое апокалипсическими писаниями. Вот суд, где уничтожают фактическую реальность. И я ничего не чувствовал.

Но здания разрывались под напором цветущей гнойной массы. Теленовости в окне магазина показывали неясный ущерб, а нервы возмущения крест-накрест ползли по городу, как телефонные провода. Комментатор в новостях выразил искреннее недоумение. Понимаю его чувства. Когда я шёл прочь, магазин взорвался в потоке церебральной слизи. Есть разница между выбросом дряни из своей системы и выбросом самой системы. Разница в признании собственности и стремлении к дерзости.

Я начал прикалываться, что могу дать себе выход современным способом.

Формальная жалоба. Я шёл к Парламенту, потом побежал – ярость неслась по улице позади меня, опрокидывая мостовую, как домино.

Кассета с записью ангела проникла всё-таки в порномагазин, и на неё нарастили обильную плоть. Три белых простака, усталые и сбитые с толку, исчезли в шумящей редакции, которая завивалась вверх, как противопожарный занавес. Автор дневника стоял в роящемся аду психостатики, его края разъело хаотичной токсичностью.

– …право исчезнуть, – говорил он. – Мораль – идеальная машина времени.

В своём доме без окон Капер Тел в замешательстве обнаружил, что его редкая радость прервана дьявольским арлекином, носящимся в эдаком кислотном инферно. Он взорвался, как цепеллин, когда призрак повернул что-то в своих выдутых из стекла руках.

– Тот, кто знает, не говорит; тот, кто говорит, не знает, – пробурчал он. – Поэтому мудрость по-прежнему из рук в руки не передаётся.

В руках у него был “Колокол Свободы”, эсхатологическая винтовка, снаряженная, чтобы избежать вознесения – душа жертвы должна совершенно и бесполезно рассеяться. Призрак преломил её и вновь воздвиг, вставив куски собственной клейкой ткани в разрыв, где они сдавились и сжались, как крошечные кулачки.

– Земля, где разум на целые поколения прячется, как рецессивный ген. Посмотри: вызванная законом пещерная жажда устава, карта возможностей, запятнанная родительским долгом, предположение, что тот, кто видит ясно, будет счастлив, осколочный сон плоских жертв. Гигантские машины, не знающие ничего кроме улья. Хорошие люди становятся скелетами. Мишурная тирания унижает героизм. Всё обоснованно и бренно. Безразличие и опыт сожительствуют, и оба гибнут.