Алан Глинн - Области тьмы (The Dark Fields)

– Эдди, я видела его один раз в жизни – четыре года назад. Имени не помню. Вроде какой-то Том – или Тодд. Больше ничего не знаю. Мне, правда, очень жаль.

Я снова начал паниковать.

– А как идёт расследование убийства? – спросил я. – С первого дня они у меня больше не появлялись. С тобой связывались? Они выяснили, кто убил Вернона и зачем?

– Нет, но они знали, что он когда-то торговал кокаином, так что готова спорить, они отрабатывают версию, что это… кокаиновое дело.

Тут я замолчал, придавленный фразой “кокаиновое дело”. Через мгновение размышлений и с лёгким налётом сарказма в голосе я повторил: “кокаиновое дело”. Этим выражением Мелисса однажды описала наш брак. Она сразу же уловила отсылку и ещё сильнее сдулась.

– До сих пор мучаешься?

– Да не то чтобы, но… это было не кокаиновое дело.

– Знаю. Я шутила.

Я мог бы в ответ сказать сотню вещей, но выдавил из себя только:

– Странное было время.

– Есть такое дело.

– Каждый раз, когда вспоминаю, мне кажется… -Что?

– Бесполезно об этом думать, но столько всего я сделал бы по-другому.

Очевидный вопрос – что именно? – повис в воздухе между нами. Потом Мелисса сказала:

– Пожалуй, я тоже.

Она явно выдохлась, а у меня всё сильнее болела голова, так что я решил: пора обоих нас избавить от трудного и мучительного продолжения разговора, в который мы так беспечно углубились, и который, если не присмотреть, грозил завести нас на ненадёжную и очень сложную территорию.

Собираясь с духом, я спросил её, как дети. Выяснилось, что у неё две дочери, Элей, восемь лет, и Джейн, шесть. У них всё отлично, сказала она, мол, люблю их очень – смышлёные и решительные тираны, которые своего не упустят.

И всё, подумал я, хватит – пора убираться.

Мы ещё пару минут болтали, а потом свернули разговор. Я обещал Мелиссе, что не буду пропадать, свяжусь с ней и сообщу, как идут дела, может, даже как-нибудь приеду в гости, в Махопак, повидать её с дочками. Она записала на клочке бумаги свой адрес, я прочитал его и убрал в карман рубашки.

Собравшись с остатками сил, Мелисса поймала мой взгляд и сказала:

– Эдди, что ты решил делать?

Я ответил, что пока не знаю, но как-нибудь справлюсь, у меня ещё полно МДТ, и пока хватает пространства для манёвра. Я буду постепенно уменьшать дозу и посмотрю, что выйдет. Разберусь как-нибудь. Поскольку я ничего не говорил об отключках, это всё-таки была ложь. Но не думаю, что в тех обстоятельствах Мелисса могла её заметить.

Она кивнула. Может, что-нибудь и заметила – но опять же, даже если так, что она могла поделать?

Снаружи на Спринг -стрит мы попрощались и обнялись. Мелисса поймала такси до Гранд-Централ, а я пошёл назад на Десятую улицу.

Вернувшись домой, я первым делом принял пару таблеток сверхсильного экседрина от головной боли. Потом лёг на диван и уставился в потолок в надежде, что боль – сосредоточившаяся по ту сторону глаз и плотно навалившаяся на меня по дороге до дома – быстро утихнет, а потом и совсем пройдёт. У меня редко болела голова, так что я не знал, что пожинаю сейчас – плоды разговора с Мелиссой или внезапного отказа от МДТ. В любом случае – да и обе причины могли наложиться друг на друга – это был тревожный симптом.

Вдобавок трещины, появившиеся с утра, теперь разошлись ещё сильнее, и обнажились, как открытые раны. Снова и снова я прокручивал в голове историю Мелиссы, мысли мои колебались между ужасом от того, что случилось с ней, и страхом того, что это может случиться со мной. Меня мучила идея, насколько легко и безвозвратно одно беспечное решение, настроение или причуда может поменять жизнь человека. Я думал о Донателле Альварез и понял, что теперь мне труднее, чем прежде, считать, что я ни в чём не виноват – не виноват в том, что её жизнь тоже легко и безвозвратно изменилась. Думал о временах, когда мы с Мелиссой были вместе, и изводился, что многое сделал бы по-другому. Это была уже совсем невыносимая ситуация. Мне скоро придётся что-нибудь предпринять, иначе оглянуться не успею, как мне поплохеет – я утону в больничном болоте, стану невероятной клинической картиной, пройду ужасную точку невозвращения. Так что при первых же следах облегчения от экседрина – который лишь чуть притупил боль – я встал с дивана и начал ходить по квартире, яростно, словно в буквальном смысле надеялся пойти на поправку.

Потом кое-что вспомнил.

Пошёл в спальню, залез в шкаф. Пытаясь не замечать пульсации в голове, я согнулся и вытащил старую обувную коробку из-под одеяла и груды журналов. Открыл и вытащил большой коричневый конверт, куда сунул деньги и таблетки. Порылся в нём рукой, не обращая внимания на пакет с 350 оставшимися таблетками. Сейчас я искал записную книжку Вернона.