Инго Нирман - Именно это

— Давай еще деньги! — крикнул нищий. И тут же: — Убей меня!

Если считать, что Юлиус благоденствует, значит, они бедствуют. Если Юлиус бедствует, значит, им вообще хана. Что бы ни происходило в его жизни, их это могло только взбесить.

Они могли убить его просто из мести — и получить от этого удовлетворение. Их прикрывала прохладная тень справедливости. Человека убили бы запросто, хотя животных жалели.

Считали, что их беспредельная агрессия — реакция вполне объяснимая и оправданная. Давно отмежевались от всего и вся.

Мир был зол, но прекрасен. Они ждали, чтобы Юлиус ласково погладил их, как зверушек.

Он не отказывался возложить руку на их раны, даже если бы они потом подло отрубили ее. Приблизить лицо к вонявшей перегаром отвратительной плоти и вонзить в нее свои нечистые зубы. Ни на минуту не веря, что на него могут напасть. Избить его хотя бы из самозащиты.

Нужно ли кусать персик, подносимый тебе прямо ко рту? Или с вежливой благодарностью отказаться? Нет, Юлиус не принял бы ничего. Никакого подарка, которого нельзя съесть в ту же минуту.

— Ладно, чего уж, — буркнул он, как человек, сознающий, что его не поняли, и быстро удалился.

Куда же я, собственно, иду, спросил он себя. Хотя у него не было ни дома, ни друзей, вопрос был не праздный.

Забыли ли уже о нем или крались следом, чтобы напасть?

Какой-то человек шел за ним на некотором расстоянии. Он торопился, почти бежал, но приближался очень медленно.

С Юлиусом заговаривали проститутки, и его это успокоило. Он отодвигал их настолько вежливо, что многие наверняка сразу принимали его за голубого.

Когда он возвращался, они, судя по их реакции, узнавали его: одни молча игнорировали, другие, наоборот, приставали еще сильнее.

Он чувствовал, что его восприняли как некую данность, и это возвращало ему свободу. Решили, как и он, что денег можно дать совсем немного. Им было все равно, кто он. Они как бы демонстрировали: мы привыкли, и ты привыкнешь. А помощи мы у тебя не просим.

Вот и все, на что они решались, по крайней мере с ним. От него не требовалось ни нападать на них, ни сдерживать или договариваться с ними.

— Вы можете представить себе такое?

— Я могу представить себе все.

В скупом свете экспонаты оживали. Догадки вспыхивали фейерверком — до тех пор, пока он не начинал развивать их. Машины, как фантазии, проплывали мимо или вдруг останавливались и гудели. Белый шум. Улица между домами состояла почти целиком из воздуха, и никакие движения не могли преодолеть этот ветер. За стенами — грязь и мусор, дома-коробки, хотя и разные, но, как их ни переставляй, получилось бы все то же самое, не хуже и не лучше. Бесконечные ряды. Вот если бы они были нагими! Но у них были фасады, и они сбивались в пестрые группы. Дома выглядели так, будто были готовы тут же поменяться местами или фасадами, предложи им самую скромную плату.

За обзор фасадов, придуманных и построенных неизвестно кем, и за прогулку мимо них Юлиусу, слава богу, платить не надо было.

Он зашел в магазин и съел что-то, чего ему-то уж точно есть не надо было, запив чем-то, отчего жажда только усилилась. Преодолел искушение купить что-нибудь, чтобы вознаградить — или наказать? — себя за потерянное там время.

В двух-трех минутах ходьбы от супермаркета аренда помещений под лавку уже обходилась раз в десять дешевле. В помещениях, не приглянувшихся лавочникам, размещались местные клубы по интересам — приюты для самых юных и самых старых. Тусовки для одиноких. Кабачки для меньшинств и коллекционеров. Красноречивое молчание. Протест, выражавшийся в совместных акциях. Ты среди своих, тебе хорошо только тут. Подсобки, забитые скелетами в шкафу и роялями в кустах. На аренду и продукты деньги собирались со всех, но ночевать там запрещалось. В клуб принимали только тех, у кого есть хоть какое-нибудь свое жилье. Если чужой тусовке негде было собраться, их тоже пускали, даже без оплаты, просто за то, что они тоже организовывали местным приют и досуг и делились информацией об освобождающихся квартирах.

Эти лавки-тусовки составляли густую сеть, миновать которую никак нельзя было. Понять, в каких они между собой отношениях — сотрудничают ли, враждуют или вообще принадлежат какому-то одному умнику, — было трудно. Некоторым принадлежали целые дома, кому-то, наверное, даже кварталы, но никому было не по силам или незачем изучать и формировать клиентуру, как это делается в огороженных высокими заборами фешенебельных пригородах.