Инго Нирман - Именно это

Идти было непривычно. Юлиус ходил уже целый день. Даже минуту постоять было трудно: и ноги, и руки хотели движения.

С ним была Лейла. Он таскал ее с собой, как плащ.

— Я знала, что увижу тебя здесь.

Это значило: тебе не удалось застать меня врасплох. Или: мне некуда скрыться от тебя. Или: я пришла и ждала тебя. И даже, может быть: я знала, что ты будешь ждать меня здесь. А иначе зачем ты сюда пришел? Да и я тоже?

Они не смотрели друг на друга, говорили обрывками и только самое необходимое. Почти односложно.

Конечно, им следовало обменяться хотя бы еще парой фраз. Но эта встреча была у Юлиуса и Лейлы далеко не первой. И все, что они могли сказать сейчас, немедленно обрело бы слишком глубокий смысл. Все напоминало о первом чувстве. Скажи один из них что-то новое, это немедленно вызвало бы глубочайшую ревность.

Им так хотелось, чтобы хоть что-то изменилось, что они даже не замечали друг друга. Пытались забыть все — два комплекса, которым остался шаг, чтобы с болью слиться друг с другом.

«Ты откуда?» — Где ты родилась? В каком районе живешь? Откуда пришла сейчас?

«Ты давно здесь?» — Когда приехала? Надолго ли? И зачем?

Вопросы были настолько же ненужные, насколько и нескромные, так что не было смысла переспрашивать или уточнять подробности. Каждый осторожно оставлял другому право отвечать или не отвечать. Каждый по очереди делал ход.

Они не были уверены друг в друге. Оттого им и было так легко вместе. Но затягивать молчание все равно было опасно.

Оба с готовностью попробовали просто поболтать — и были рады, что чувствуют заранее, когда предмет болтовни готов иссякнуть. Случай, сведший их прямо посреди безумного количества людей, никак не располагал к любопытству.

Они говорили с каждым понемногу, с каждым примерно об одном и том же, как будто не делая разницы, с кем им действительно хотелось поговорить, а с кем нет. Как если бы они пришли в большую деревню с намерением пообщаться со всеми.

Жили там, где могли позволить себе платить максимум за квартиру. Потому что заработать на нечто лучшее было трудно или вообще невозможно. Но и переезжать туда, где квартплата была дешевле, тоже не хотели, потому что привыкли к району. Сколько времени они тратили, чтобы расплачиваться за этот свой максимум, и как он всегда подгонял их!

Те, кому некуда было уезжать, жили в нескольких запущенных кварталах, годами не меняя ни вещей, ни взглядов. Неумелая татуировка, как будто ее рисовал ребенок шариковой ручкой. Юлиус подошел ближе и убедился: действительно шариковая ручка. В карманах бренчали тяжелые, ничего не стоящие монеты. Шуршали засаленные купюры, здесь еще ходившие. Девушка с чистым лицом — как губка, которой отирались мужчины. Другая, в танкетках, с красно-коричневой помадой на губах и бледной, еще и набеленной кожей, выгуливала бойцового пса.

Насилие тоже было близостью. Заплывшие глаза, ничего не слышащие уши.

Кто-то к ним обратился:

— Вам позвонить не надо?

Денег не предложил. Это не был рекламщик телефонной компании. Для этого он был слишком плохо одет. Может, он имел в виду, что позвонить отсюда стоит сущие копейки? Или нашел на улице мобильник и хотел как-то окупить находку, но самому звонить было некому? Или хотел застать их in flagranti [2] на месте преступления (лат.). ?

Ему наверняка пришлось бы лгать, чтобы убедить их принять его подарок.

Они оставили его позади, и тут Лейлу охватил приступ великодушия, за который Юлиусу стало стыдно.

На него уставились умоляющие взгляды. Хотели, чтобы он бросил Лейлу или резко оборвал ее? Он отвернулся и тут же ощутил одиночество. Плюнуть на принципы и отдать богатому нищему последние деньги. Уйти с головой в работу и забыть обо всем. Но от этой жизни, состоящей из мелких ограничений и расчетов, от прогорклого запаха невкусной еды его тошнило. Ему не хотелось здесь задерживаться. Отдать деньги, и все… И тут он вспомнил, что денег у него кот наплакал, и начался позор.

Ища, куда бы уйти, Юлиус наткнулся на пронзительно-острый взгляд.

— Не похоже, чтобы вы сознавали, в каком очутились положении.

— Напротив, я очень Хорошо сознаю свое положение.

— Не верю.

— И что же мне, по-вашему, делать?

— Это вы сами должны знать.

— Вы ведь знаете, что я заплачу.

— Думаете, этого достаточно?

Глупо было сюда приходить. Неужели он не догадывался, что его унизят? Зачем он вообще здесь?

Или он думал, что поможет им — одним своим появлением, словом, прикосновением? Он, который мог только вредить и убивать?