Джозеф Коннолли - Отпечатки

Джейми осознал, что первые слезы выкатились из его глаз и побежали по щекам, лишь когда ощутил сначала жесткую хватку, а затем ритмичное поглаживание по плечу.

— Прости, дружище… — очень мягко произнес Пол, — если я маленько переборщил. Просто… я забочусь о тебе, вот и все. А это — это с Фрэнки, ну — это старая-старая история, да? А? Это не всегда решают двое. Иногда в любовный как его там вмешиваются деньги. Понимаешь? Старая обычная история. Хотя, конечно, тут она вышла слегка с подвывертом. И я тебе говорю, сынок, — послушай своего дядю Поли, хорошо? Все эти краски и платья — тебя бы от них затошнило. Очень скоро. Поверь мне, ага? Я дело говорю, сам знаешь.

Джейми закрыл глаза и капитулировал перед облегчением, которое омыло его изнутри и снаружи. (Я толком не знаю, что из этого Пол взаправду осознает: следовательно, это всего лишь предположения; но подозреваю, что он держит руку на пульсе.)

Джейми распростер руки и распахнул глаза — с точки зрения Элис, сугубо излишний жест. Она прекрасно сознавала — давно уже, с тех пор как начались сборы, — как обширно, а теперь и пусто пространство вокруг них. Не осталось никаких, даже немых или слепых, свидетелей ее союза с Лукасом (времени, что они провели среди них). Прессы, конечно, — они стояли незыблемо, квадратные и вызывающие — но личного в них мало. Самые запахи растворились в пустоте — не осталось даже аромата повседневной доверительности, не говоря уже о плотной завесе непогрешимости, незримо витавшей в воздухе, во все стороны рассыпая семена; не слышно было следов пленительного благоухания этой теплой обособленности — боже, оно пропитывало все, а теперь саму природу его Элис находила столь дразняще неуловимой, ускользающей. Дух места (и это было совершенно очевидно) растаял навсегда. — Куда, ты говоришь, ты собираешься? — бесполезно и слабо спросил Джейми. (И все же, когда момент потребует — снова — отдать должное ритуалам, разумеется, уместны будут скупые слова.)

— Я же сказала, — небрежно отмахнулась Элис. — Разве я не говорила? Чейни-Уок. Там очень красиво. Где Лукас прежде жил. Он этот дом так и не продал. Есть и другие, о которых он ни разу не говорил. Все эти закоулки и изгибы его наследства и так далее, знаешь… настоящий лабиринт, право слово. Мне пришлось умолять, чтобы адвокаты из его старой конторы меня сквозь него провели. Новые адвокаты вообще ни черта не смыслили. Поговорила с человеком по имени Дювин. Он явно ни капли не любил Лукаса. Представляешь? Но люди, сам знаешь — снаружи… часто его не любили. Хотя обожали его отца. Похоже, все любили отца Лукаса. Я и сама его очень любила. Все, мм… кроме самого Лукаса, разумеется. Он убил его, знаешь ли. Своего отца. Ты в курсе? Это так шокирует. Ну — я сказала, убил… не взял и убил, понимаешь… но прятал одни лекарства, увеличивал дозу вторых, добавлял третьи. Ну, сам понимаешь. Рассказал мне все это так хладнокровно. Очень гордился собой. Иначе, сказал он, старый хрыч жил бы вечно , а как бы мы тогда все оказались в Печатне? Считал, что это практичное решение проблемы. Ради высшего блага, видимо. Хочешь чаю, Джейми? Все остальное, боюсь, уже упаковано.

— Интересно… — медленно произнес Джейми, — а я бы смог? Ну, знаешь — если бы у меня был шанс… Чай? Нет-нет — спасибо, не надо. В смысле, убить своего отца. Я столько раз желал ему смерти, это уж точно…

И сильнее всего, быть может, в свой двадцать первый день рождения. Как раз в тот день мне сообщили из Эксетера, [101] Эксетер-колледж (осн. 1314) — один из старейших колледжей Оксфордского университета. что я набрал приличный балл (бог его знает, как мне это удалось), и мать, милая моя старушка, она была так счастлива. Только подумайте, радостно повторяла она, — мой маленький мальчик уже совсем взрослый мужчина и бакалавр искусств в придачу! И отец, он улыбнулся и сказал мне: воистину, воистину… у меня для тебя кое-что есть, Джейми, приятель: я долгие годы ждал этого дня. И моя мать — она просияла, а потом чуть не зарыдала, сперва от облегчения, а потом от искренней радости, когда отец протянул мне довольно большой жесткий конверт. Она ни малейшего понятия не имела, что там внутри, это вскоре стало совершенно очевидно, — а я так и не рассказал, не рассказал ей об этом, потому что, ну… зачем еще добавлять, а? Зачем добавлять? Так вот, он вручил мне безупречно подробный отчет о деньгах, потребовавшихся на мое воспитание, начиная с нескольких недель до родов. На все: одежду, еду, образование, поездки… на все. Вплоть до моей доли расходов на коммунальный налог, электричество и газ (телефон шел отдельным пунктом: похоже, каждый мой звонок как-то записывался). Старые железные зажимы скрепляли кипы пожелтевших квитанций. «Долг, — улыбнулся он, — платежом красен!» И я отдал. Отдал ему. Все, до последнего пенни. Одна из причин, отчего у меня, блин, всегда было пусто в карманах: я должен был развязаться с этим как можно скорее — очиститься, — хотя я никогда, разумеется, и словом не обмолвился об этом Каролине. А когда он умер, он ни гроша не оставил. Я думаю, он предпочел бы уничтожить свои деньги, нежели их отдать. Ладно. Таков был мой отец. Возможно, мне Стоило. Убить его. Как вы считаете?