Яна Гецеу - Я, Дикая Дика

Но в то же время, — думаю я, успокоившись в его объятьях, сидя на теплой трубе — хоть и страшно признаться, но меня устраивает, наша любовь втроём, вернее «вдвоём», раз уж мы оба считаем себя одним Я. Ветер меня упорно ломает, чтобы я призналась себе, научилась бесстыдно признаваться себе в самой себе, в том, что мне действительно нравится. Нравится мне, а не той, кого я ломаю, и уже закостенело привыкла выламывать перед всеми и собой. Привычки, воспитание, окружение, общество… а вот он отлежал в дурке, и именно за то, что не хотел, вернее не умел как-то ломаться, и в первую очередь перед самим собой. Пусть вся эта его правда не был никакой и никогда правдой, она была ею. Он не врал себе , он врал всем. А врачи догадались, что он себе не врёт, и это называлось шизофренией с каким-то там синдромом, я постоянно забываю, сложно выговорить. Это сначала, а потом ещё добавили. Сколько у него теперь степень — я не знаю, он не говорит — я не спрашиваю. Боже, какой я шок испытала, сколько боли вынесла, как корила себя, и раздумывала без конца — можно ли допускать такую бесстыжесть, так откровенно быть? Носить кучу масок при себе, но всегда быть голым под тонкой кожурочкой, и так ловко этой шкуркой пользоваться, что никто и не увидит в упор, что ты голый под ней, что вот она — душа твоя, совсем — совсем близко! И показывать её только тем, кому хочешь показать. Зато и обидеть кто угодно может, но — в чём главная фишка Ветра — кто угоден ему, тот и обидит. Он сам решает, на кого обижаться! Боже, я недолго этому училась, меня так увлекло быть самим своим , и действительно жить, играя. Ах, как он это совмещает! Я благодарна судьбе, что он встретился мне! Пипец просто, да невозможно было не встретить! И слава Богу, не поздно! А то ведь как бывает — встречают, и хотели бы научиться снова быть у этого Встреченного, но настолько закостенели, что всё… «И что тебе останется вместо мечты? Ухаживать за нею, поливая цветы…»

Очнулась я от чувства жжения в спине, будто под ней сковородка. Оказалось, я заснула. Даже не надев трусов на горячей чердачной трубе. Села на ветровой куртке, оделась. В промежности — жуть, все сухо и противно. Пыли, наверное, набилось… харэ трахаться где ни попадя. Не к добру это! Поморщилась, огляделась — Ветер сопит на грязнющем полу у моих ног. Мне это показалось забавным, я тихо рассмеявшись потрогала его босой ногой.

— Вот, Ветерок, теперь и ты моя рабыня! Валяешься в пыли у ног Госпожи Дики, по всем правилам садизма!

Он недовольно заворочавшись, резко скинул с себя мою ножку. Ни хрена себе, обидно! Посопев, я встала и обувшись, пошла исследовать наше сегодняшнее пристанище. Темнотища, пылища — жуть!

— Блядь!! — это я башкой обо что-то долбанулась, прилично так!

Вдруг стало страшно, и я почти бегом, на ощупь выставив руки перед собой, помчалась назад, к Ветру. Там откуда-то слабенько свет сочится, и видно хоть что-то, силуэт Ветра. Он не проснулся. Я села на трубу, и надувшись, сложила руки между колен, смотрела на него. Ну как же так? И чем себя занять — мне ску-учно! От нечего делать, принимаюсь тихо насвистывать, желая разбудить Ветра, но не желая, чтобы это выглядело намеренным! Как раз верно вымеряла тональность — он нервно передернувшись, поворачивается ко мне личиком, и открывает любимые глазки. Я моментально замолкаю, с радостью выжидательно глядя на него. Он страшно недоволен, шипит:

— Ивана, ты охренела! Я спать хочу, как скотина рабочая! Мне на работу завтра…

— Сёдня… — механически поправляю. Ого, ничего же себе, на работу ему! А как же я? Опять в отстой?

— Всё, спи давай. Или сиди хотя бы спокойно!

— Ну… дай хотя бы сигарету, — ну и спи, урод!

Он долго шарится, матерясь полушепотом, протягивает сигаретку.

— А жигууу? — ною «очаровательным» женским голоском.

— Уф, блядь! — не выдерживает он. Но ничего, у меня настроение такое придурчивое. Прикурила, сижу. Я его хорошо знаю, сейчас присоединится. Если потревожишь — у него слетает с катушек сон. И точно, поворочавшись какое-то время — я не успела и половину скурить — шумно вздохнув, садится.

— Дика. Ты меня добила! Теперь и не уснуть нихрена…

Тоже закуривает. Ути, моя прелесть!

— Давай, споём тогда, дура ты моя!

— Давай!! — обожаю эти резкие перемены в его настроении!

Это сверхценные моменты — он никогда не поет, нигде и ни с кем, только со мной — и очень редко.

Так остаток ночи мы и просидели покуривая и попевая, на горячей трубе. Перед самым уходом случилась общая истерика — ржали, как бешеные, чуть не упали с лестницы, а от чего, не знаю!