Феликс Аксельруд - Испанский сон

«Ну что там они тянутся», — пробормотал я как бы в досаде, как бы сам себе, но чтобы это слышал Иванов — чтобы надежда его на то, что кто-то другой откроет дверь, рухнула. Чтобы он понял, что я чисто случайно, поджидая отставших по обязанности старшего, остановился невдалеке от спасительного места. Чтобы понял, что мы ничего не знаем о двери-трансформаторе — да и откуда нам знать? И чтобы успел подумать, что движение Игоря было не более чем его желанием, принятым им за действительность… и чтоб успел понять, что коли так, то рассчитывать-то больше не на кого, кроме как на себя самого.

И хотя это было бы явным провалом, хотя он мог предполагать, что ему не поздоровится, если он откроет дверь, оставаться было еще страшнее. Еще пять, от силы десять секунд — вот сколько оставалось до момента, когда камни посыплются на заветную дверь; у него оставалось два варианта поведения. Один — открывать дверь немедленно и показывать таким образом путь другим; можно было потом говорить все что угодно… самое простое — что дернул от отчаяния: а вдруг? Второй — тянуть до конца, лишь затем, чтоб успеть одному, в самый-пресамый последний момент, и чтоб остальных завалило… как ты думаешь, Марина, какой он предпочел вариант? Конечно, первый. Второй вариант мог бы выбрать очень выдержанный, а главное — очень смелый человек; он же таковым не был. Открыть слишком рано? но тогда кто-то из нас мог все же успеть… а вдруг двое? или даже трое? тогда, угадав причину его медлительности, мы бы просто убили его на месте, и он это понимал. Открыть поздно? но как бы не было слишком поздно…

Так или иначе, эти секунды, о которых я столь долго рассказывал, прошли; успев изобразить отчаянный жест (впрочем, почему изобразить? он и был отчаянным), Иванов рванул на себя дверцу трансформатора. Уже не успев изобразить бурную радость от счастливого открытия, он юркнул в дверь. Мы успели, успели! Я все же покинул свое судно последним… правда, меня пришлось слегка откопать, но это уже, как говорится, другая история.

— Значит, вот оно как, — перебила здесь князя Марина, — вот, оказывается, что в действительности произошло с вашими ногами! Надеюсь, вы не обиделись на меня, когда я в прошлую встречу задала вам нетактичный вопрос? Ведь я и понятия не имела об этих вещах, ваше сиятельство. Но как ваши ноги сейчас?

— Помаленьку, — уклончиво отвечал князь. — Мне продолжать?

— Конечно, ваше сиятельство… А можно я посмотрю? Все-таки я медсестра, и вы уж сами признали, что неплохая; почему бы Ордену разок не использовать меня, так сказать, по прямому назначению?

— Прекрати, — сказал князь, хмуря брови; — у меня есть личный врач… может, и не такой хороший, как ты, но раз уж он начал меня лечить, пусть и заканчивает… Однако мне не понравилась эта твоя оговорка насчет назначения. Разве твое назначение не было тебе ясно указано сразу же, как только ты переступила этот порог?

Марина прикусила губу.

— Я сказала глупость, ваше сиятельство.

Князь покачал головой.

— Иному такая глупость стоила бы жизни.

— Ваше сиятельство, я научусь…

— Временами мне кажется, — сказал князь, хмуря брови, — что для тебя все это вроде игры. Странно! ты так переживала, когда речь шла о твоем Господине… — Марина мельком отметила, что на сей раз он произнес это слово вполне нормальным и даже уважительным тоном. — В самом деле… это было истинное страдание; я едва удержался от того, чтобы тебе помочь.

— Как это, — удивилась Марина, — почему «едва удержались»? Вы же мне помогли.

— По другой причине; позже поймешь, по какой. Но не сбивай меня с мысли! я говорил о твоем отношении к делу. Итак, будучи вполне взрослой, сложившейся личностью, ты то и дело ведешь себя как маленькая и своенравная шалунья, как дитя, и я едва ли не со страхом думаю, что ты не ведешь себя как дитя; мне начинает казаться, что это дитя есть просто часть твоего существа.

— Почему же со страхом, ваше сиятельство? — опять удивилась Марина. — Разве так уж плохо иметь дитя частью существа? Вы, к примеру, сказали: все мужчины немного дети. Если уж мужчинам, считающим себя главными, разрешается быть немного детьми, отчего нельзя хотя бы некоторым женщинам?

— Не занимайся демагогией, — сказал князь. — Что, если детство попрет из тебя, когда ты будешь занята важной задачей?

— Не попрет, — уверенно заявила Марина. — У меня очень развито чувство ответственности. Я и перебила вас только оттого, что обеспокоилась о ваших ногах, едва узнав, что случилось. Но прошу вас, ваше сиятельство, продолжайте!