Феликс Аксельруд - Испанский сон

— Что за стриптиз? — недовольно сказала она. — Твои сиськи здесь не при чем; обнажай только то, что положено.

— Как скажете, Госпожа, — выдохнула Марина.

— Постой, — приказала Госпожа, осененная внезапной мыслью. — Ты случайно не мазохистка?

Марина сдержала улыбку и подняла ясный взгляд.

— Нет, Госпожа, — ответила она, — неужели вы думаете, что я стала бы просить наказания, если бы оно доставляло мне удовольствие само по себе?

— А оно не доставит тебе удовольствия?

— Мы уже обсуждали подобный вопрос, Госпожа. Само по себе наказание должно доставить мне боль; но поскольку я заслужила его и мне требуется катарсис, то…

— Ясно, — перебила Госпожа, — хватит разговоров. Заголяй задницу, да поживей.

Марина мигом стащила с себя юбку, отстегнула свой пояс и задрала его вверх. Царевна впервые открылась взору Госпожи; Марина мимолетно отметила, что Вероника сделала вид, будто и для нее это тоже впервые. Она сделала шаг к кровати и развернулась лицом к двери.

— Так неудобно, — сказала Госпожа. — Ложись.

Марина вновь повернулась к любовницам. Они сидели на постели рядышком, слегка соприкасаясь телами — обнаженные, взволнованные, прекрасные. Каждая по-своему, они заглянули Марине в глаза. Она легла поперек кровати.

— Давай, — шепнула Вероника где-то наверху.

Раздался звонкий шлепок, и Марина ощутила несильную, но острую боль. Госпожа умеет шлепать, подумала она. Я не мазохистка, подумала она, но мне приятно, когда меня шлепают за дело. Правда, я знаю, что не заслужила этого, но они-то этого не знают; тем необходимей наказание. Ах! Она не смогла сдержать возгласа: Госпожа шлепнула ее еще раз, и больнее.

— Еще? — испытующе спросила она.

— Да. Не спрашивайте меня, — скороговоркой выпалила Марина, — делайте, как сами считаете нужным.

Ана почувствовала в себе нехорошее желание причинять боль; она разозлилась и на себя, и на Марину, взбаламутившую темные глубины ее души. Она разгорячилась. Она шлепала Марину все снова и снова, все чаще, все звонче, все больней; ладошка ее уже и сама начала болеть, и это возбуждало ее еще больше. Возгласы Марины превратились в крики; она перестала их сдерживать. Вероника пришла в экстаз. Извиваясь, как танцующая змея, она покрывала поцелуями спину возлюбленной и неистово ублажала свой клитор, кричащий синхронно с Мариной; затем Зайкин клитор, спрятавшийся было от ужаса небывалого действа… и когда этот последний возрос, и увлажнился, и выглянул наружу, Ана оказалась больше не в состоянии продолжать экзекуцию. Она бессильно упала на постель, отдавшись во власть Вероникиных пальцев и губ, и ее сладкий стон завершил все происшедшее.

Через какое-то время Марина осторожно повернула голову и скосила глаза. Обе ее хозяйки лежали рядом с ней и казались глубоко удовлетворенными; теперь и она была вполне довольна собой. Она встала и привела в порядок свою одежду. Опять взгляд ее столкнулся с их взглядами, на сей раз полностью одинаковыми, как близнецы. Ни одна из них и веком не дрогнула. Тогда Марина склонилась над ними обеими и легонько коснулась губами пальчика на ноге Вероники… а затем и на ноге Госпожи.

Бедный мой, бедный! Я трижды прочитала твое письмо, поняла каждую строчечку и поцеловала экран, хотя он уже давно у меня стерильно чистый. Я-то думала, только у меня такие переживания — еще целый пласт переживаний, о которых ты не знаешь еще ничего… а у тебя столько своего в этой теме! Что ж; спасибо тебе за урок откровенности; а вот и моя, ответная — уж прости, что до сего дня никак не решалась затронуть это, все боялась то ли тебя, то ли себя самой.

Какое-то время назад в мою жизнь вошла девочка, моя коллега — назову ее Машей… как и ты, я не хочу описывать ни работу свою, ни наши служебные отношения — просто она стала мне близка. Мы стали подругами. У меня много так называемых подруг (я человек общительный), но она быстро стала едва ли не самой близкой. Мы хорошо понимаем друг друга; мне всегда хорошо и легко с ней вдвоем… и ей, надеюсь, тоже.

Я рассказала Маше историю своей жизни. Ну, не всю… только часть… то интимное, что знаешь ты, не знает больше никто; однако из-за того, что мы с тобой сами ограничили круг наших тем, многое у нас остается за кадром, даже несмотря на то самое расширение границ, о котором ты мне писал и которое мы еще не обсуждали. (Я напишу об этом в следующий раз.) Вот о таких не обсуждаемых нами вещах я и рассказывала Маше. Если соединить то, что я писала тебе, с тем, что я рассказывала ей — наверно, больше от меня ничего и не останется.