Феликс Аксельруд - Испанский сон

— Напиши на своего отца заявление.

— Заявление? На отца?

— Ну да. Вынуждал, мол… так-то и так-то.

— Обвинить его? — спросила с ужасом.

— Да что здесь такого? — Он удивился. — Не у всех отцы такие… любящие, — ехидно сказал он, — как у тебя. Истязают всяко… Голодом морют, есть… Пишут, пишут на отцов, — сказал он как бы одобрительно. — Еще как пишут… А потом, ты сама сказала, что готова на все.

— Да у вас уже и так полно заявлений.

— Не понимаешь, — сказал он. — Я твое заявление в папочку-то не положу. Я его в карман положу, вот куда. — Он похлопал себя по груди, показывая, куда именно. — Теперь смотри: я твоего папашу отпускаю. Вы не уезжаете. Тогда я достаю бумажку из кармана и снова привлекаю его к ответственности, но уже на другом основании… Ну, видишь ли, одно дело свидетельские показания, а другое — заявление обиженной дочери. Ввиду вновь открывшихся обстоятельств, так называется. Тогда мне пенять не будут, что отпускал.

— Значит, вы мне не верите, — мрачно сказала она, — а я вам должна поверить.

— Думай, что говоришь, — буркнул участковый. — Кто ты и кто я? У меня есть основание тебе не верить! — Он повысил голос. — Вы со своим папашей всех вокруг за нос водили уж не знаю сколько лет, чистенькими казались. Так? Так! — Он обвинял Завет. — Да вы оба, дорогая моя, теперь профессионалы обмана! Вам обмануть — раз плюнуть! Сравниваешь… Я — при должности. Мне обманывать не положено. Да и нет нужды.

Он оскорбленно помолчал и добавил уже поспокойнее:

— К тому же, у тебя и выбора-то нет. Или верь мне, или под суд пойдет твой папаша.

— Я не буду обвинять Отца, — сказала она. — Это подло. Он мне не простит. А даже если… то я сама себе не прощу.

Что-то человеческое на миг мелькнуло в глазах участкового.

— Вот упрямая девка, — процедил он сквозь зубы. — Хочешь помочь… а тут…

Он шумно вздохнул.

— Черт с тобой. Какая б ты ни была… единственно, из уважения к тому, что сказала… — Он помедлил, подыскивая слова. — Давай такое придумаем, чтоб обоим сгодилось.

— Есть другой способ? — жестко спросила она.

— Ну, пусть не заявление. Допрос потерпевшей — устраивает?

— Я не считаю себя потерпевшей.

— Закон считает!

— А что считал закон, — спросила она, — когда здешние били меня и хотели изнасиловать?

Оба зло помолчали.

— Хорошо, — устало сказал он, — объяснение дашь? По свободной форме?

— Объяснение, заявление… Какая разница?

— Большая разница, — сказал он, — заявление обязывает нас завести дело, — а объяснение, это так… можно реагировать, можно нет… Для меня, если что, будет вновь открывшееся обстоятельство, а для тебя — уж во всяком случае, не обвинение отца. Просто подтверждение тому, что и так уйма народу видела.

Она думала.

— Если хочешь знать, — сказал он, — я вправе прямо сейчас официально потребовать у тебя объяснение.

Она взялась за голову обеими руками.

— Учти, — добавил он угрожающе, — сейчас не согласишься, больше не предложу ничего.

— Давайте бумагу, — сказала она сдавленным, чужим голосом.

Ее посадили писать в другой комнате. Стояла задача: положить Царство на бумагу. Предать? Невозможно. Нужно было найти способ написать бумагу без предательства.

За полчаса она последовательно исчеркала два бумажных листа, с двух сторон каждый, и попросила еще, чтобы в итоге создать десяток строк, а потом еще полчаса просидела, ожидая, пока Семенов освободится. Вокруг нее совершались какие-то дела. Входили и выходили какие-то люди. Она тупо смотрела прямо перед собой. Время, не заполненное действием, перестало иметь для нее значение.

Семенов прочел листок *)и отложил в сторонку.

— Ты надо мной издеваешься.

— Я написала то, что есть.

— Мне нужны факты, которые я мог бы считать вновь открывшимися обстоятельствами для возбуждения дела. Покажи мне в твоем сочинении хоть один такой факт.

Ей вдруг захотелось плакать. Перед ней не Семенов сидел, а огромная, бездушная государственная машина. Она не была готова к поединку с этой машиной.

— Откуда мне знать, какие факты вы сочтете… вновь открывшимися…

Она заплакала.

Он дал ей стакан воды.

— Успокойся… Давай доделывать, раз уж начали. Вот ты пишешь: «с детства». С какого еще детства? Ты Лев Толстой, что ли? Дату, пожалуйста, то есть год смерти матери. Дальше: «более тесные отношения». Хорошая формулировка; однако требуются подробности. «Никогда не вступали в половую связь» — это, по крайней мере, конкретно. А что такое «тесные отношения»? Спали вместе или порознь? Обнажали половые органы в присутствии друг друга? Удовлетворялись ли совместно по-другому, нежели половой связью? Как именно? Так-то! Пакостничать небось сумела — теперь слова ищи, раз уж так сильна в литературе. Форма тоже… Сверху надо написать: «Участковому оперуполномоченному пос. Великие Починки», а в начале текста — «по существу того-то и того-то объясняю следующее». В конце — подпись, разборчиво… Поняла?