Феликс Аксельруд - Испанский сон

Семенов будто не понимал, о чем она.

— Или… мне ждать его дома? Мне, наверно, лучше не появляться на улице? — спросила она с надеждой, что угадала причину.

Лицо участкового выразило движение мысли.

— Вот ты о чем. Ну… есть порядок. Оформление…

Он посмотрел на Петрова.

— Как думаешь, за сегодня успеем?

— Сейчас в Единое, — напомнил Петров. — Потом обед. Потом инструктаж. Не знаю, Семеныч. Попробую…

— Не сегодня, так завтра, — сказал Семенов, обращаясь к ней почти дружелюбно. — Ты же видишь. У нас хватает забот… не один твой папашка…

Они повернулись к двери.

— Понятно, — сказала она им в спины, — я подожду…

Они, не прощаясь, вышли. Она стояла молча, не двигаясь, пока не услышала, как завелась машина. Тогда она бросилась на кровать и заревела. Громко, трясясь всем телом, захлебываясь. Долго ревела, и некому было ее успокоить. Потом всхлипывала. Потом незаметно уснула.

Время тянулось как никогда. Она спала недолго. Проснулась, стал ходить по дому, как заведенная, делать малозначащие дела. Думать не смогла ни о чем. Хотелось проспать все это время, вычеркнуть его из жизни.

Только бы!..

Припоминала разговор, анализировала. Пыталась найти подвох и не могла. Неужели все уляжется? Она очень быстро вошла в роль подозреваемой, преследуемой, гонимой. Может быть, так же быстро и выйдет обратно… Может быть. Но не раньше, чем вернется Отец.

Стала думать о переезде, чтоб хоть о чем-то. Что она в этом понимала! Куда, что брать с собой, что продать, что бросить… Она даже не знала, на кого записан — или как это называется — дом, в котором она родилась и провела всю свою жизнь.

Наступил вечер, и она поняла, что сегодня Его уже можно не ждать.

Наступило утро.

Она снова ждала, и Его все не было. Внезапно тело ее ощутило бешеную жажду ласки, действия вообще. Она встала перед зеркалом, сосредоточилась, медленно обнажилась, приняла непотребную позу и, упиваясь отражением темно-розовых внутренностей, испытала сильнейший оргазм, и вслед за ним, уже сидя на полу — еще один, мягкий и долгий, не менее чем на час лишивший ее мыслей и чувств — на целый час, отвоеванный у мучительного ожидания.

Но час прошел, а Его еще не было. К обеденному времени ее затрясло. Она легла на кровать и крупно дрожала, не зная, что делать, и не в силах овладеть собой. Встать опять к зеркалу или хотя бы заплакать не было ни сил, ни желания.

Она решила немедленно бежать в участок. Может быть, что-то стряслось. Может, они передумали. Она не хотела ждать еще один вечер, еще одну ночь и еще одно утро.

Она побежала. На улицах встречались редкие люди. Полузнакомые, незнакомые совсем. Она бежала по лужам, не замечая их, шлепая по воде и создавая вокруг себя брызги; люди шарахались от нее; ни один, конечно, не поздоровался. Она пробежала с километр, устала и перешла на быстрый шаг. Больше всего ее почему-то пугала мысль, что сейчас, в эту самую минуту, Его могут какой-то другой дорогой привезти домой. Она успокаивала себя. Если так и случится, Он должен дождаться ее дома. Еще была опасность не застать участкового.

Она дошла до Починок, дошла до участка и зашла в него. Удача — Семенов был на месте. Он был занят. Ей велели ждать.

Последние дни она только и делала, что ждала.

Где-то здесь, за крашенными темной зеленью стенами, находился ее Отец. Где-то здесь… Она не знала устройство участка. Ожидая, пока Семенов освободится, она обошла участок кругом, заглядывая в окна и пытаясь увидеть Отца.

Наконец, Семенов освободился.

— А, это ты… Заходи.

Он смотрел на нее так, будто они с Петровым вчера утром не приезжали к ней домой и он не говорил с ней почти по-человечески.

Может, он такой в стенах участка, подумалось ей.

— Слушаю.

— Я хотела бы узнать… что теперь… — Как тогда, во время разговора, ей трудно было подбирать слова. — То есть, когда мне ждать отца… и ждать ли вообще, — добавила она мрачно.

Он покрутил в руках карандаш.

— Вы специально приезжали, — напомнила она. — Я думала, мы… договорились, что ли…

Семенов выглядел слегка озадаченным.

— Не все так просто.

Она молчала, надеясь, что он объяснит.

— Люди спрашивают, интересуются… Одни говорят: с глаз бы их долой, и делу конец. Но есть и другие…

Он замялся.

— Приходят и нудят: ну че там, Семеныч, когда извращенца будешь сажать? Очень хотят суд и все такое прочее.

Он с раздражением бросил карандаш на стол.

— Представь себя на моем месте. Я — лицо официальное. Я его сейчас отпущу, а на меня — телегу: покрывает, фактически, уголовных преступников. Ведь это самосуд. Фактически.