Лидия Ланч - Парадоксия - дневник хищницы

Меня привлекала его перезрелая загнивающая красота в густой сочной зелени, которая и цвела, и гнила на одном дыхании. Я впадала в экстаз от упоительной и изысканной хрупкости пышных гардений, ночного жасмина и сладких олив, чей целительный аромат заглушал даже всепоглощающий запах гнили. А потом — как-то разом и вдруг, — в ноздри бьют ядовитые испарения, клубящиеся над крышками люков подземных мусоросборников. Кошмарное варево из тухлой рыбы, испорченных перцев, грязных подгузников преет в знойной послеполуденной духоте. Спертый и влажный воздух, душные тепловые волны — причина обмороков, нарколепсии, одышки.

Меня завораживала декадентская архитектура, сложное плетение железных балконных решеток. Крутые ступеньки, высокие окна — от пола до потолка, — деревянные ставни, худо-бедно спасавшие от полуденного солнца. Задние дворы, плакучие ивы, чьи поникшие ветки были как трепетные шатры вокруг тонких стволов.

В Новом Орлеане я знала только Беттину, сексуальную немку экс-патриотку, бывшую певицу из постиндустриального кабаре, специализировавшуюся в свое время на известных эстрадных мелодиях, слямзенных у Марлен Дитрих. Когда Беттине приелись сложные махинации в музыкальном бизнесе, она подалась в банкиры. Что-то связанное с инвестициями. Она владела полуразрушенным особняком на окраине Французского Квартала, который купила на городском аукционе. Пыталась добиться, чтобы ему присвоили статус исторического памятника архитектуры. Собиралась его отреставрировать и продать обратно городу. С прибылью двести процентов. Но пока что особняк стоял заброшенным — уже почти десять лет. Правда, весь мусор оттуда убрали. Беттина мне разрешила пожить там — вроде как сторожем, — пока я не найду себе квартиру.

Через пару дней после того, как я там поселилась, в шести кварталах от особняка случилось одно происшествие со смертельным исходом. Мы с Беттиной возвращались из кафе. Проехали на красный на углу Эспланады. Пожилой негр, переходивший дорогу, застыл на месте с открытым ртом, пораженный моими пламенно-рыжими волосами и тесной белой футболкой. Он не заметил грузовичок доставки горячих пончиков, приближавшийся к нему с другой стороны. Его подбросило в воздух на тридцать футов. Он упал на асфальт и раскроил себе череп. Добро пожаловать к Большому Повесе. ((прим.переводчика: Большой Повеса — Big Easy — прозвище Нового Орлеана, имеющего славу беспечного, развлекающегося в свое удовольствие города.))

Я сняла маленький домик, задний дворик которого примыкал к монастырской стене. По утрам я пила кофе на огромной тенистой веранде на задах дома и наблюдала за развлечениями монашек, которые, как я понимаю, предпочитали подвижные игры на воздухе типа бадминтона или волейбола. Моим соседом был юный женоподобный педик с пограничным раздвоением личности и музыкальными пристрастиями студента Джульярдской музыкальной школы. Каждое воскресенье он распевал гимны в местной баптистской церкви. Я уехала из Нью-Йорка, потому что меня достало, что все меня достают, докучают, надоедают, запаривают, заебывают и так далее — и в результате я поселилась в доме рядом с распаленным озабоченным подростком, страдавшим безудержным вуайеризмом — в частности, у окна моей спальни. Застывший взгляд, замороженная улыбка, дерзкая поза. Я не знала, как от него избавиться. Однажды он мне позвонил и предложил пообедать вместе. Я сказала, что не сегодня — я сейчас занята, у меня в самом разгаре ритуал вызова дьявола для последующих половых сношений, так что я уже голая и готовая. Он даже не дал мне договорить. Сказал, что я нагло вру. Что он меня видит. Я сижу в сарафане, при полном параде — сижу нога на ногу и покачиваю левой ногой. Он наблюдает за мной через щель в ставнях, с радиотелефоном в руке. Я заорала, чтобы он убирался. Сказала, что хватит за мной шпионить. Разумеется, он не послушался.

Мне это виделось так: я приезжаю в Новый Орлеан, и у меня начинается новая жизнь. Я сбежала от всех, кого знала; мне ничего не хотелось — только покоя. Погрузиться в блаженное оцепенение и прийти в себя. Восстановиться после всего, пережитого за тридцать лет. Продлилось все это ровно месяц. А потом позвонил мой испанский нацист. Сказал, что скоро приедет в гости; что ему стало скучно в Лос-Анджелесе — но, скорее всего, я так думаю, он просто нарвался не на того человека и оказался по уши в говне со своей вечной ложью, в которой, в конце концов, сам запутался. Я — дура такая — сказала ему, приезжай. Через пару дней он заявился. И остался на три недели. К концу этого срока я уже была готова его убить. Кажется, у меня началась паранойя. Я почему-то решила, что он приехал убить меня.