Энтони Берджесс - Восточные постели

— Ооооох, уходите, Джалиль, нельзя вам сюда приходить. Я велела, чтоб ама вас не пускала. — Потом вспомнила отвратительное поведенье Джалиля вчера вечером и оглянулась с едкими словами. Но это был не Джалиль: это был китайский мальчишка. Лоо его фамилия. Стоял с очень робкой улыбкой, чистая рубашка с галстуком, наглаженные штаны свидетельствовали о влюбленности. Имя его Розмари не могла вспомнить.

— Привет, — сказал он.

— А, — сказала Розмари, — это ты. — Потом спросила с упреком: — Почему не в школе? — Улыбка его стала медленно гаснуть, и она вспомнила, что он больше не учится в школе, а работает в отцовском заведении. Поэтому пояснила: — Просто шучу. Это мне надо быть в школе.

— Знаю. Я там только что был, сказали, что вы заболели.

— Ой, — воскликнула Розмари. — Ох, да, заболела. Ужасная головная боль. — Внезапно приложила ко лбу руку, протерла ясные здоровые глаза с белыми, как облупленные яйца на пикнике, белками. Кошки видели притворство и не стали поднимать глаза на страдальческие звуки. А потом вспорхнули, как птицы, так как Роберт Лоо неловко упал на колени и молвил:

— Бедная, милая. Бедная, дорогая моя. — И вспыхнул при этом, как будто украл тему у какого-то другого, плохого композитора.

— О, на самом деле со мной все в порядке, — заверила она. — Нашло и прошло. — Роберт Лоо остался на коленях, гадая, что ему теперь делать. Несколько кошек сидели на подоконниках, одна на столе, глядя на него. Они впервые в жизни смотрели любительский спектакль. Роберт Лоо отвел от них растерянный взгляд, заметил блокнот, ручку, первые слова: «Дорогой…»

— Письмо пишете, — сказал он, ощущая какое-то поднимавшееся двусмысленное чувство.

— Да, пыталась. Встань с колен, брюки пылью запачкаешь.

Роберт Лоо поднялся столь же неловко, как падал.

— Ему пишете? — спросил он. — Тому самому Джо?

— Джо? — презрительно усмехнулась Розмари. — О нет, не ему. Я с ним покончила. Он меня умолял выйти за него замуж, но я не хочу. Я писала другому.

Надежда, отчаяние и тревога нарастали в душе Роберта Лоо.

— Мне? — Мысленно он уже приготовил два письма, подобно сдвоенным нотным станам партитуры: «После вчерашней ночи я поняла: как ты ни молод, один можешь сделать меня счастливой…» «После вчерашней ночи я больше никогда не хочу тебя видеть. Это была ошибка, пусть даже прекрасная; забудем то, что было…»

Розмари опять улыбнулась почти с материнским мудрым спокойным прощением и погладила ближайшую кошку.

— О нет, Джордж, не тебе. (Наконец-то вспомнила имя).

— Почему вы так улыбаетесь? — спросил Роберт Лоо почти возбужденно. — Что хотите сказать?

— Что я могу написать тебе, Джордж? — Радуясь, что припомнилось имя, она решила вставлять его теперь при каждой возможности. Только он должен уйти поскорей; милый мальчик, но всего-навсего мальчик. Не так она еще стара, чтоб ее обожали мальчишки.

— Не знаю, — вспыхнул Роберт Лоо. — Просто думал…

— Не надо тебе ходить ко мне в школу, — предупредила она. — И сюда на самом деле нельзя приходить. Что подумают люди? — И добавила: — Джордж.

— Подумают, что я вас люблю, — пробормотал он. Потом громче: — Я вас люблю.

— О, Джордж, — не без кокетства улыбнулась она.

— Меня зовут не Джордж, — снова забормотал он, — а Роберт.

— Ты просто мальчик, — сказала она. — Я старше. Когда-нибудь найдешь какую-нибудь симпатичную китайскую девушку. Роберт, — добавила она, — а я думала, тебя зовут Джордж. Наверно, другого кого-нибудь вспомнила.

— Были другие, — приревновал он. — Знаю. Много других.

— О да. Много мужчин говорили мне о любви. Но я все время ждала Того Самого мужчину. — Она мечтательно смотрела вдаль, по-прежнему гладя кошку.

— Того Самого? Какого Того Самого? — Потом вспомнил рыжего толстого коротконогого мистера Райта [25] Одно из значений английского слова «райт» (right) — подходящий; именно тот, кто нужен. из Министерства общественных работ, открывшего крупный счет у них в заведении. — Я его знаю, — горько сказал он. — Старый, толстый. Европеец. — Роберт Лоо смутно начинал понимать, почему люди не любят европейцев: они все отнимают у азиатов.

— О нет, — сказала Розмари, все с той же отсутствующей улыбкой в глазах, — не знаешь. Хотя, может быть, скоро узнаешь. — Разумеется, церемония должна быть христианской, возможно в Пинанге. — Ты умеешь играть на органе, — вспомнила она. — Теперь вспоминаю. Ты музыку любишь. Мне Виктор Краббе рассказывал.

— Я вас люблю, — сказал он. — Выходите за меня замуж. — И чувствовал при этом поровну ужас и волнение. Брак означал превращение почти за одну ночь в старого мужчину, вроде его отца, имеющего обязанности. Но также означал повторение снова и снова тех самых изумительных, невыразимых головокружительных ощущений. Плоть среагировала на воображение. Он неловко поймал правую руку Розмари, ту, что не гладила бессознательно кошку, попытался поцеловать. Губы неумело чмокнули: то, что видели кошки, не было ни страстью, ни старомодным ухаживаньем.