Альберт Пиньоль - В пьянящей тишине

В год окончания школы Блэкторна я ещё не достиг совершеннолетия, и мне назначили гражданского опекуна. Обычно опекунами становились люди бедные, заинтересованные только в том небольшом пособии, которое выплачивала администрация в обмен на угол для сирот — до того момента, когда те смогут самостоятельно существовать. Судьба улыбнулась мне и на этот раз. Я, безусловно, начал бы самостоятельную жизнь с дипломом ТМЛ, но без моего опекуна я навсегда остался бы тем, кем был по окончании школы, — выпускником Блэкторна.

Это была весьма своеобразная личность: франкмасон, астроном, хороший переводчик с русского языка и отвратительный поэт. С первого же дня он почуял мой непокорный характер и прилагал все усилия к тому, чтобы мне не пришло в голову в один прекрасный день вступить в ряды республиканской армии. Можно ли назвать его коллаборационистом? Отнюдь. Этот человек был из тех патриотов, которые не хотели выдать себя, для которых насилие является чем-то вроде богохульства в светском обществе.

Он запретил мне искать работу до того, как я завершу образование по программе, которую он собственноручно составил. Среди упражнений, которые мне предлагались, были просто странные и весьма странные. В качестве тем сочинения встречались, например, такие: «Основы человеческой глупости, которые объясняют политическую власть императоров, царей, кайзеров и британского парламентаризма», или «Приведите шесть доводов, в соответствии с которыми бельгийцы недостойны иметь государство, и шесть доводов в пользу создания государства в Квебеке, а затем наоборот», или «Сравните историю империи Мономотапа с каштаном». Однако он никогда напрямую не говорил об Ирландии.

Далеко не все задания были письменными, большинство из них были практическими. Одно из них, например, состояло в том, чтобы просидеть ровно шесть минут и тридцать секунд посреди зелёного луга. На протяжении этого времени я должен был записать все формы жизни внутри небольшого прямоугольника, обозначенного при помощи верёвочек и тесёмочек. Вначале я не замечал ничего кроме травы, но постепенно перед моими глазами возникало неисчислимое множество ползучих, летучих и подземных насекомых. Жизнь кипела повсюду, и ветер тоже был живым, и всё сущее образовывало сложное единство, которое невозможно было описать словами. Вот слова, произнесённые моим опекуном в тот день: «У вас было шесть минут и тридцать секунд, представьте себе тридцать первую секунду и напишите сочинение на тему: „Элементы наблюдаемого прямоугольника, лишённые смысла“. Он никогда не ставил мне „неудовлетворительно“, но, если результат его не устраивал, просто заставлял меня повторить задание. Однако в случае необходимости это могло повторяться до бесконечности. Сочинение стоило мне трёх месяцев размышлений. Я переписывал и переписывал его, пока, наконец, в один прекрасный день не написал лаконичную фразу: „Единственным лишённым всякого смысла элементом является сам прямоугольник“.

Потом наступил черёд сорняков в прямоугольнике. Мне надлежало тщательно прополоть его. Наставник велел отделить сорняки от полезных растений. Поскольку я совсем не разбирался в травах, мне приходилось рыться в энциклопедиях всякий раз, перед тем как вырвать какую-нибудь из них. „Это не сорняки, — говорил он мне об одних травах, — из их листьев можно заваривать чай. И это тоже не сорняк, — защищал он дикую спаржу, — её можно употреблять в пищу, более того, это деликатес. И та трава тоже не бесполезна: как можно записывать её в сорняки, если в мае она расцветает прекрасными белыми цветами?“

Наконец, осталось только одно растение. Толку от него не было, никакими тайными свойствами оно не обладало. Его тёмные колючие листья содержали ядовитый сок, твёрдый ствол был некрасив. Мой наставник размышлял: „Хорошо, это растение ни на что не пригодно, но если мы вырвем его, будет ли смысл во всех остальных травах?“ — „Они потеряют свой смысл“, — сказал я. — „И к какому же выводу вы пришли?“ — „Что сорной травы не бывает“. — „Можете считать, что вы выполнили задание“.

Другое задание: следить за любым человеком, по своему выбору, в течение двух дней, записывая всё: каждое его слово, мнение, движение, действие, секреты и так далее. Из детского озорства я выбрал объектом его самого, и он не возражал. Затем он потребовал, чтобы я данную личность оценил критически. Я сказал, что если хорошо знаешь какого-то человека, то не можешь судить его. „Можете считать, что вы справились с этим упражнением“, — был его ответ.