Альберт Пиньоль - В пьянящей тишине

Два раза в неделю я ездил из Блэкторна в соседний город, где записался на курсы гельского языка. По правде говоря, сами уроки меня мало интересовали. Они были лишь поводом для того, чтобы выйти на контакт с республиканцами. Мне не никогда не удалось продвинуться далее первых букв. Вместе со мной на курсы ходил паренёк по имени Том. Он страдал неизлечимой болезнью, что, впрочем, не мешало ему быть обладателем самого весёлого характера в школе.

— Из всех чахоточных я самый главный патриот Ирландии, — любил говорить он. И смеялся.

На наших куртках была вышита эмблема школы. Мы ездили на велосипедах и выглядели именно так, как должны были выглядеть двое бедных сирот, обучающихся в Блэкторне, которые направлялись на занятия фольклорного кружка. Иногда нас останавливали солдаты, которые нарушали спокойный тон зелёного пейзажа пятнами гусиного помёта своих униформ. Я очень хорошо запомнил одного сержанта с бычьими глазами.

— Стой! По порядку рассчитайсь! Сколько вас, вонючих ирландцев? — вопрошал он, словно не умел считать до двух.

— Мы едем одни, — всегда отвечал ему Том.

Они рыскали в наших рюкзаках, перелистывали тетради для занятий гельским, заставляли нас снять шерстяные шапки, и даже ботинки и необычайно длинные гольфы. И никогда ничего не находили. Но кто-то, наверное, нас выдал. Однажды, когда мы встретились с патрулём, я учуял что-то неладное. Кроме солдат и сержанта с бычьими глазами там был английский офицер. Прямой, как столб, с серыми прозрачными глазами и шёлком в голосе, скрывавшим жестокость нрава. Одним словом, такой же, как все английские офицеры.

— Стой! По порядку рассчитайсь! Сколько вас, вонючих ирландцев? — повторил свой всегдашний вопрос сержант.

— Мы едем одни, — сказал Том.

— Нет, — сказал офицер. — Есть ещё ваши велосипеды.

Они их тут же разобрали. Внутри полой рамы моего велосипеда нашли письмо. Записку, которую посылали своим товарищам республиканцы, чтобы отменить назначенную ранее подпольную встречу. Этого было достаточно.

На суде был разыгран настоящий спектакль. Белые парики, пурпурная бархатная мантия судьи, трибуна из красного дерева — и вся эта роскошь ради двух мальчишек. Ради того, чтобы снять с судей моральную ответственность за выносимые ими приговоры. Мне здорово повезло, хотя это и было несправедливо. Адвокат, которого наняла школа Блэкторна, построил свою защиту на том, что велосипедов было два, а записка только одна. Таким образом, один из обвиняемых невиновен, вне всякого сомнения. Выбранная им линия защиты являлась, скорее, просьбой о помиловании, дверцей, открытой для благосклонности судьи. И она возымела некоторое действие. В то время Блэкторн считался образцовым коллаборационистским учреждением. Никому не хотелось наносить ущерб его престижу, вынося приговор двоим ученикам. В конце концов, от меня потребовалось только публичное покаяние; судья спросил, каково моё мнение о судьбе Ирландии. Задав вопрос в такой форме, он толкал меня на путь отступничества.

— Я абсолютно убеждён, что Ирландию и Англию до скончания веков будут связывать единые линии изобар.

— Вот видите, господин судья. — Адвокату пришлось прибегнуть к импровизации. — Прекрасный ученик Блэкторна, будущий техник морской логистики. Мы не можем допустить, чтобы заблуждения юности прервали его прекрасную карьеру.

Том был непреклонен:

— Я думаю, господин судья, что даже линии изобар не могут способствовать присоединению Ирландии к Англии.

Адвокату не оставалось ничего другого, как тщетно настаивать на болезни Тома. Меня приговорили к штрафу, что было чисто формальным наказанием. Тома приговорили к двум годам тюремного заключения в тюрьме Дебурга, где у него обострилось заболевание лёгких, и он погиб. Так ведут себя все тирании цивилизованных стран. Сначала двум праведникам угрожают костром, но потом одного из них вдруг освобождают, симулируя снисхождение, вовсе им не присущее. Я запомнил на всю жизнь, как вёл себя Том на процессе. Он заявил, что велосипед принадлежал ему. Соответственно, он взял вину на себя. Он знал, что погибнет в тюрьме, и после суда набросился на меня. Почему? Потому что своим идиотским ответом я мог вызвать гнев судьи и в этом случае его жертвоприношение оказалось бы напрасным.

— Я самый чахоточный из всех патриотов Ирландии, — заявил он за день до суда, слегка изменив свою коронную фразу. Из-за его хронической болезни я был полезнее для нашего общего дела. Это эмпирическое заключение не могло подвергаться обсуждениям. Его тело являлось лишь частью передовой линии фронта, а потому его можно было принести в жертву. Том, как многие другие, считал свою судьбу подобием винтовки; задача состояла лишь в том, чтобы выстрелить прицельно. А в наше время великодушие тоже служило пулей. Я вспоминаю об этих событиях сейчас, по прошествии времени, и вижу двух щенков, у которых ещё слезятся глаза. Но настоящие борцы за идею всегда несколько инфантильны. Нам было по девятнадцать лет.